Глупо оправдываться: это все равно не поможет, а я скована и беспомощна. А может, он злится, потому что другие с ним не согласны? Я вспомнила тех двоих в машине.
«Без моего разрешения дотрагиваться до нее не смей! Здесь за товар отвечаю я…»
Кто же отвечает за товар тут? Чтобы это понять, надо взять себя в руки. Если они хотят получить за меня деньги, я нужна им живой. А между тем я могу умереть от чего угодно: от удара по голове, от какой‑нибудь инфекции, от пищевого отравления. Я должна играть по их правилам, иначе погибну. Я надеялась, что главный здесь – Лесоруб, ведь именно он приказал Мяснику выйти из палатки.
Застежка поднялась. Появилась голова в черной лыжной маске. Я сразу узнала Лесоруба.
– Подвинься, я должен войти. – Он протиснулся мимо и лег на правый бок, лицом ко мне.
Было слишком темно, чтобы разглядеть его глаза в узкой прорези шапки. Это был мускулистый, крупный, но не толстый мужчина. Голос его звучал молодо. На боку – кобура с пистолетом.
– Ляг на бок, я должен заклеить тебе глаза.
– Нет! Прошу вас, не надо. Здесь так темно, и я обещаю не выглядывать…
– Успокойся. Это в твоих же интересах. Если ты никого не увидишь, ты не умрешь.
– Но я же все время в палатке. К тому же я понятия не имею, где мы находимся, а вы всегда в масках.
– Знаешь, как противно все время ходить в маске, так что лучше не рисковать. Да и для тебя безопаснее.
Он открыл пластиковый пакет, который достал Мясник, и начал отрывать широкую полосу марли.
– Лежи спокойно, черт возьми! – Теперь он на меня орал.
Я ведь лежу спокойно, почти не дышу. Почему же он кричит? Со мной столько времени говорили шепотом, что крик меня напугал, однако его злость была неестественной.
Затем он шепнул:
– Поверь, так безопаснее. Придержи‑ка эту ткань на глазах.
Он положил мне куски марли на оба глаза, и я придерживала их, пока он резал пластырь – по одному куску на каждый глаз, потом наклеил широкую ленту от виска к виску, затем выше, ниже, снова по глазам. Сильно прижал, облепляя нос. С каждым последующим слоем мне казалось, что я слепну сильнее и сильнее, хотя это было невозможно, я ничего не видела уже после первого.
– Предупреждаю – не трогай их! Даже не прикасайся!
Я не пошевелилась. «Почему он кричит?» – думала я, а вслух произнесла:
– Обещаю, я…
Он приложил палец к моим губам и прошептал:
– Если почувствуешь, что повязка сползла, скажи мне. Если кто‑то заметит, что ты пыталась отодрать ее или приподнять, у тебя будут неприятности. А сейчас – уши.
Я ужаснулась. Быть и глухой, и слепой – этого я не перенесу. Я боялась сойти с ума, а не того, что он собирался делать. Наверное, подумала я, он просто вложит в уши вату и залепит пластырем. Я почувствовала, что он шевельнулся.
– Положи голову мне на колени. – Он подвинул меня к себе, и я легла, свернувшись, как он велел. Я услышала, как открылась палатка.
– Держи. Ты должен использовать эти. Мясник. Я ощущала себя в безопасности: от Мясника меня защищала спина Лесоруба.
– Эти вставлять нельзя, забери. Ей не выдержать боли, хочешь, чтобы она рехнулась? Мы с ней тогда не справимся.
– Босс приказал.
– Ладно, давай сюда.
Молния опустилась. Лесоруб вплотную придвинул ко мне лицо, я чувствовала его кожу. Шапочки, закрывающей лицо, на нем не было.
– Пощупай‑ка. – И он положил мне что‑то на ладонь. – Знаешь, что это такое?
– Да. – Я тут же поняла, что это: резиновые затычки для ушей, которыми пользуются ныряльщики.
– Я не их тебе в уши засуну, а то умрешь от боли, но ты должна сделать вид, что это именно они, ясно? С ними бы ты не услышала ничего, ни‑че‑го.
– Я не их тебе в уши засуну, а то умрешь от боли, но ты должна сделать вид, что это именно они, ясно? С ними бы ты не услышала ничего,
ш‑ш‑ш. В голове волнами прокатывался мягкий шум, как от камня, брошенного в пруд. Следующий слой ваты и вновь мягкое шуршание, словно морские волны набегают на берег и отступают.
И еще вата, и снова воск…
– Повернись.
– Пожалуйста, не надо… Я больше не напрягалась, я чувствовала себя слабой и беспомощной как ребенок и заплакала.
– Не плачь! У тебя же пластырь на глазах!
Я об этом совсем забыла, и сейчас глаза, щеки и виски под пластырем горели, как от кислоты.
– Повернись. Дыши глубже, тогда успокоишься.
Теперь он засовывал вату мне в левое ухо, придерживая меня за шею, чтобы не дергалась.
Я вела себя, как нашкодивший ребенок, который вынужден признаться в содеянном, но я должна была ему сказать: от курицы надо было избавиться – сама я теперь ее не найду.
– Я должен идти. Много дел. Остальные вернутся с минуты на минуту…
– Выслушайте меня! – Значит, остальных сейчас нет! Я должна заставить его помочь мне. – Я кое‑что завернула в туалетную бумагу – это где‑то справа.
Он нашел. Я забралась в спальный мешок, а он, приблизив лицо, сказал:
– Палатка должна быть чистой. Это для твоего же блага.
Здесь все было для моего блага.
– Хочешь, чтобы крысы пришли? Знаешь, что они делают, когда человек спит? Они мочатся на него, потому что моча – обезболивающее, а потом отгрызают кусок, а ты продолжаешь спать. Я видел, как они такое делали с лошадьми. Палатка должна быть чистой. И не переживай из‑за тех двух придурков. Они перетрусили до смерти, потому что привели нам тебя вместо твоей дочери и теперь пытаются объясниться с боссом. Они успокоятся. А ты пока полежи перед обедом.
Отдыхать перед едой. Соблюдать правила гигиены. Все для моего собственного блага.
Я лежала неподвижно, однако пылающее лицо и несмолкающий шум в голове не позволяли отдохнуть.