Терпеть не могу, когда хитрят и лавируют. Между прочим, в последнее время ты стала очень неискренней.
Вместо того чтобы вскочить из-за стола и выбежать из комнаты, Франсин заставила себя остаться на месте и мягко произнести:
– Джулия, я просто поддерживала беседу. Я думала, тебе интересно.
– Вот как раз этого делать не надо, ты не обязана поддерживать со мной светский разговор.
– Ладно. Давай оставим это, хорошо?
Вторую половину дня они провели по отдельности. Из комнаты Франсин слышалась музыка, «Оазис» и труба Элтона Джона. Скрежет ключей Ричарда в замочной скважине заставил Джулию выскочить в холл. Он закрыл за собой входную дверь, и жена бросилась ему на шею, рыдая и всхлипывая, вне себя от необъяснимого горя.
* * *
Тедди ждал ее на ступеньках галереи Тейт. Франсин гадала, как ей приветствовать его, что ей следует сделать и что сделает он. Поцелует ее? Обнимет? Воспоминание о том долгом и страстном поцелуе вернулось к ней вместе со странным, незнакомым сладостным трепетом. Сейчас Тедди не будет целовать ее так, как тогда, это точно.
Она поднялась по лестнице. Он улыбнулся, взял ее руки в свои и притянул к себе. На мгновение они замерли, глядя в лицо друг другу. Затем Тедди сказал:
– Пошли, я хочу показать тебе одну картину.
«Марк и Гарриет на Оркадия-плейс». Франсин вслух прочла название на табличке на стене.
– Саймон Элфетон, – сказала она. – Кажется, это он написал портрет поп-группы, да?
– Группа называлась «Кам Хитер», – ответил Тедди. – А картина – «Хэнгинг-Сворд-элли».
Франсин отвела взгляд и сказала встревоженным голосом:
– У моей мамы был CD «Кам Хитер», – а потом добавила: – Нет, это был не CD, тогда их еще не выпускали, а пластинка. Я разбила ее. Нечаянно, но мама очень расстроилась. «Заштопанная любовь», вот как она называлась.
Тедди не увидел слез в ее глазах. Его это не интересовало. Музыка – любого стиля – ничего для него не значила.
– Что ты об этом думаешь? – спросил он, снова направляя ее внимание на девушку в красном платье от Фортуни, на молодого человека в синем костюме, на укутанный ярко-зеленым лиственным покрывалом дом позади них.
– Я не разбираюсь в изобразительном искусстве.
Тедди принялся объяснять, вспоминая лекцию профессора Миллза, заговорил о тщательности прорисовки, о широте трактовки конструктивистского стиля и о мастерском владении Элфетоном светом и тенью.
Для нее же важным было только одно.
– Сразу видно, что они любят друг друга, – проговорила Франсин.
Он ничего не сказал. Тедди еще несколько минут продолжал разглядывать картину, а потом сказал:
– Я хотел показать ее тебе. Я был в том доме. Там действительно столько листьев. А теперь пошли за зеркалом.
Кто-то тщательно упаковал его и уложил между двумя панелями из ДСП. Франсин ожидала, что Тедди возьмет такси, чтобы отвезти зеркало домой и добраться туда самим, она привыкла ездить на такси, однако они доехали на автобусе до Слоун-сквер, а там сели на метро. Он категорически отказывался от ее помощи, когда она предлагала подержать зеркало. По той легкости, с которой Тедди нес его, Франсин поняла, что он очень силен.
– Мой отец и моя мачеха на целый день уехали к друзьям, – сказала она. – А я отказалась. Я хотела побыть с тобой.
– У меня не дом, а развалюха. Я заранее предупреждаю тебя, так что не удивляйся.
Но его жилье оказалось вовсе не развалюхой. Она в жизни не видела более чистого и прибранного дома. Для стен были подобраны мягкие, светлые цвета, окна сияли, дощатые полы был покрашены и натерты.
Мебели было мало, и большая ее часть сосредоточилась внизу, в гостиной, окна закрывали чистые выцветшие хлопчатобумажные занавески. На стенах висели рисунки Тедди в черных рамах или рамах из неокрашенного дерева: эскизы зеркала, какого-то стола, выполненные тушью с размывкой изображения огромных домов и нарисованные пастелью скульптуры. На столе были разложены другие рисунки, на этот раз портреты.
– Ты очень умный, – сказала Франсин. – Это ты меня рисовал, да?
– Да.
– Меня никто никогда не рисовал.
Она прошла в его комнату, где стояла его кровать, тот самый, сделанный им журнальный столик, и держатели для книг, где лежали инструменты и в окно виднелась широкая корма «Эдсела».
– Можно выйти наружу и взглянуть на него?
– Пожалуйста, если хочешь.
Франсин не сочла машину уродливой. Тедди показалось, что ее восторг по поводу «Эдсела» разделил их бездонной пропастью. Похожая на округленный рот решетка радиатора вызвала у нее смех. Она обошла машину со всех сторон, восхищаясь ее размерами и цветом, но когда положила руку на крышку багажника, он больше не мог сдерживать себя.
– Не прикасайся к нему!
Тедди произнес это так грубо, что Франсин отдернула руку, будто обжегшись о желтый металл.
– Извини, я не думала…
– Она грязная, – сказал он. – Я не хочу, чтобы ты испачкалась.
Пока Франсин осматривала остальные помещения дома, Тедди распаковал зеркало. Она вернулась вниз и прошла в гостиную. Зеркало стояло на кресле, прислоненное к спинке. Тедди сказал:
– Это тебе.
– Ой, нет, я не могу его принять!
– Я хочу, чтобы оно было у тебя. Ты должна его взять.
Он обнял ее одной рукой и подвел к зеркалу. Франсин вспомнила, как он говорил, что подарит его своей женщине, чтобы видеть в нем ее лицо. К щекам мгновенно прилила кровь, покраснел даже лоб. Франсин смотрела на себя в зеркало, на свое разрумянившееся лицо, на горящие глаза, а потом повернулась к Тедди.
Он поцеловал ее – так же, как тогда, под деревьями. Повинуясь его нажиму, она села на диван, ощущая внезапную слабость во всем теле. Франсин обдало жаром, как если бы она вышла на нагретую летним солнцем улицу.
– Я никогда раньше этого не делал, – сказал Тедди.
– Я тоже.
Он снял с нее белое платье. Затем снял ее нижнее белье с таким выражением на лице, как будто оно не нравилось ему и выглядело слишком функциональным. Франсин одной рукой прикрыла грудь, а другой – лобок, а потом, словно поняв, насколько это абсурдно, убрала руки и открылась ему. Тедди дрожал, она видела, как сотрясается его тело. Франсин обняла его и легла рядом с ним.
– Ты должна показать мне, как правильно все делать, – сказал он.
– Но я сама не знаю.
Вскоре она обнаружила, что знает.
– Вот так – это правильно? А так? Скажи мне.
– Да, о да.
– А если я поцелую тебя сюда, это будет правильно? А если сделаю вот так?
Однако Франсин, не имея представления о том, что правильно, начала понимать, что все это неправильно. Пусть его руки нетерпеливы, а губы – настойчивы, но все это не должно ограничиваться ласковыми касаниями пальцев и просовыванием теплого языка. И еще она отлично знала, чего именно не должно быть: этой вялой, съежившейся плоти, этой апатии, овладевшей его телом. Горячая влага у нее между ног – это стало для нее неожиданностью, никто не рассказывал, что такое бывает, – быстро остыла и высохла. Тедди что-то пробормотал. Ей показалось, что он произнес: «Не получается».
– Это неважно.
Только это было важно, причем очень.