Затем шел комплекс мер по обеспечению конфиденциальности. С этого момента анонимный преступник будет именоваться кличкой Художник — ведь, судя по записям, таковым он себя считал.
— Только члены этого кризисного кабинета, — продолжил Бенуа, — будут знать обо всем, связанном с Художником. Советники или сотрудники, не входящие в состав кризисного кабинета, должны получать только частичную информацию или вообще ничего не знать о Художнике, включая подробности покушений и направления расследования. Ни страховые компании, ни спонсоры, не являющиеся клиентами госпожи Роман, ни, само собой, пресса или широкая общественность не должны иметь доступа к этой информации. Само существование Художника с этого момента является секретной информацией.
В разделе активных мер был выделен только один комплекс действий: «Рип ван Винкль». Босх и раньше слышал об этой европейской системе безопасности. Ею управлял специальный департамент Европола. Ключевой Человек назвал ее «системой самозащиты с обратным входом». Ее название было связано с героем Вашингтона Ирвинга, который чудесным образом спал многие годы. Эта система тоже «спала», пока конкретный кризис не «пробуждал» ее к жизни. Ее главной характеристикой было то, что после «пробуждения» она не останавливалась, пока не выполняла поставленных задач. Единственным приоритетом для нее были эти задачи. Каждая выполненная задача называлась «результатом». При необходимости «Рип ван Винкль» мог переступить любые законы и нормы, конституции и суверенитеты, чтобы достичь «результатов». Кроме того, каждую неделю система саморегулировалась. Если оказывалось, что никаких «результатов» не наработано, она немедленно меняла руководителей.
— Сегодня мы, — сказал Ключевой Человек. — Завтра могут прийти другие.
Эта система пойдет на все, чтобы искоренить проблему, и использует любые методы, находящиеся в ее распоряжении. «Будут жертвы, — мрачно объявил Ключевой Человек, — и почти все — невинные жертвы, но необходимые. Уточним. Необходимые. Число жертв будет увеличиваться как экспонента по времени, которое мы затратим на выполнение задач. Это нечто вроде подпольной войны».
В данном случае основная задача «Рип ван Винкля» была проста: задержать и уничтожить Художника, кем бы он ни был, кто бы ни прятался за этой кличкой.
Слово взял Альберт Кнопффер из Европола:
— Смею вас уверить, сил мы не пожалеем. Господа, вы прекрасно знаете, как ценит наше сообщество жизнь и творчество Бруно ван Тисха и представляемого вами Фонда.
— Совершенно верно, — в свою очередь заявил Ключевой Человек. — Вся Европа и мы, европейские граждане, гордимся тем, что господин ван Тисх решил творить свои картины в Старом Свете в отличие от столь многих художников-эмигрантов. Впрочем, я не хотел бы, чтобы мои слова были истолкованы как упрек этим художникам. Уточним. — Он собрал последние карамельки из пиалы и заглотил их.
— Фонд — достояние всех европейцев, и все европейцы обязаны заботиться о нем, — добавил Кнопффер.
Босх подавил улыбку, пока Бенуа и Стейн рассыпались в ответных похвалах. Он вспомнил, как Герхард Вайлеб, его бывший начальник, предшественник мисс Вуд, однажды сказал ему, что настоящим шедевром ван Тисха и Стейна были все европейцы. «Мы — их лучшие гипердраматические картины, разве ты не понимаешь? Вот в чем секрет их невероятного успеха».
Поспешил вмешаться Харлбруннер, державший в этот момент руку на одной из лакированных коленок девушки из «Стола» с орешками:
— Искусство является для нас первейшим приоритетом. Простите за то, что не могу лучше выразиться, но искусство в Европе — приоритетное направление.
И он подчеркнул эти слова ораторским постукиванием по маленькой коленке.
По мюнхенскому проспекту Людвига Леопольда с легкостью большой рыбы скользил величественный темно-синий лимузин. Находившийся на километровом расстоянии от пассажиров шофер был одет в униформу и в фуражку с козырьком. Эйприл Вуд с задумчивым видом сидела слева, постукивая по тыльной стороне одной ладони указательным пальцем другой. Напротив нее выстукивала на клавишах ноутбука персональный секретарь Стейна. В центре, запрокинув голову, Стейн заливал себе под веки капли лекарства. И его костюм, и висевший на груди медальон из оникса были одинакового черного цвета.
Все, кто хотя бы однажды видел Якоба Стейна, касательно его внешнего вида сходились на одном: это был фавн. На его испещренном морщинами лице густо разрослись брови, глаза тонули под темными сводами, нос выпирал, а толстые чувственные губы красовались в окне из завитков сероватой бороды. Определить, сколь важное значение он занимал в Фонде, было труднее. Некоторые полагали, что Мэтр полностью подчинил его себе; другие думали, что настоящий самодержец — это он. Вуд казалось, что эти два варианта не являются взаимоисключающими. Но одно было ясно наверняка: главная заслуга в успехе ГД-искусства принадлежала именно этому нью-йоркскому еврею с лицом фавна и с квадратным черепом, именно этот человек превратил гипердраматизм во всемирную империю и в новую форму культуры. Стейн сделал наброски первых живых украшений и предметов домашней утвари, усовершенствовал систему купли-продажи картин, начал серийное производство дешевых копий оригинальных работ и основал первые курсы для полотен. При всем при том он умудрялся найти время для живописи и иногда создавал собственные шедевры.
— Благодаря курьезной случайности, — произнес Стейн, закручивая крышечку на каплях, — предлог, который я использовал, чтобы уйти с заседания, это абсолютная правда, фусхус. Мэтр ждет меня в Амстердаме, чтобы я руководил некоторыми эскизами к «Рембрандту». Плюс ко всему работа над «Иаковом, борющимся с ангелом» с нанесением на фигуры всей этой краски в аэрозолях вызвала у меня конъюнктивит… А, спасибо, Нэв.
Секретарь Стейна встала и вытерла ему глаза шелковым платочком. Потом она свернула платок, взяла капли и спрятала все в сумку. Вся процедура произошла в абсолютном молчании. Рассматривавшая узоры на ковровом покрытии автомобиля Вуд в лучшем случае видела лишь изящные туфли на каблуках и смуглые, не затянутые в колготки ноги Нэв, шагающие туда-сюда.
— Поэтому надеюсь, что то, что вы хотите мне сказать, мисс Вуд, на самом деле важно, гализмус, — заключил Стейн.
Стейна в шутку прозвали «Господином Фусхус-Гализмус». Никто толком не знал, что означали эти два слова, которые он так часто повторял, а Стейн никогда не проявлял желание пояснить их смысл. Они были частью его жаргона, которым он пользовался при разговоре с художниками и полотнами. Эту манеру говорить подхватывали его ученики.
— Отмените открытие коллекции «Рембрандт», господин Стейн, — без предисловий заявила Вуд.
Стейн закашлялся, и фавновские черты его заострились.
— Фусхус, супругу последнего спонсора, который сказал мне такое, мы превратили в картину, правда, Нэв? — Нэв обнажила блестящие зубы и выдала легкий музыкальный смешок, от которого Вуд затошнило.
— Господин Стейн, я говорю совершенно серьезно. Если выставку откроют, весьма вероятно, что одна из картин коллекции будет уничтожена.
— Почему же? — полюбопытствовал художник. — В коллекциях и публичных выставках во всем мире разбросано больше сотни картин и набросков Мэтра. Художник может выбрать любую из…
— Не думаю, — перебила его Вуд. — Я уверена, что, идет ли речь о сумасшедшем одиночке или о какой-то организации, Художник работает по определенной схеме.