Второй во втором ряду – я, четвертый – Хокан. Класа Хурнвига с нами в тот раз не было.
Валландер придвинулся поближе, рассматривая снимок. Лица различить трудно. Стен Нурдландер рассказал, что фотографировались они в Карлскруне, перед выходом в дальнее плавание.
– Вообще‑то плавание отнюдь не сказочное. Из Карлскруны до Кваркена, [7]потом до Каликса и обратно. Ноябрь, холодище. Если память мне не изменяет, почти все время штормило. Постоянная качка, где бы мы ни находились, ведь Ботнический залив мелководен. На достаточно большую глубину погрузиться невозможно. Балтика – сущая лужа.
Стен Нурдландер жадно ел пирожное. Но как бы не интересовался его вкусом. Потом вдруг отложил вилку.
– Что все‑таки произошло? – спросил он.
– Едва ли я знаю больше, чем вы или Луиза.
Стен Нурдландер порывистым движением отодвинул чашку. Валландер заметил, что он такой же усталый, как Луиза. Еще один человек, которого мучает бессонница, подумалось ему.
– Вы знаете его лучше, чем другие, – сказал он. – По словам Луизы, вы очень близко дружили. А значит, ваши соображения насчет того, что могло случиться, чрезвычайно важны.
– Вы говорите точь‑в‑точь как полицейский, с которым я встречался на Бергсгатан.
– Так я и естьполицейский!
Стен Нурдландер кивнул. Он был очень напряжен. На лице явственно читалась тревога.
– Почему вас не было на его семидесятипятилетии? – спросил Валландер.
– Моя сестра живет в Бергене, в Норвегии. У нее скоропостижно умер муж. Потребовалась моя помощь. К тому же я не любитель многолюдных приемов. Мы с Хоканом отметили по‑своему. Неделей раньше.
– Где же?
– Здесь. Кофе и пирожными.
Стен Нурдландер кивнул на форменную фуражку на стене:
– Это фуражка Хокана. Его подарок по случаю нашего маленького праздника.
– О чем вы говорили?
– О чем всегда, о событиях октября восемьдесят второго. Я служил тогда на эсминце «Халланд», который вскоре должны были снять с вооружения. Сейчас он стоит в Гётеборге на приколе как музейный корабль.
– Значит, вы служили стармехом не только на субмаринах?
– Начинал я на торпедном катере, потом служил на корвете, эсминце, подводной лодке, а под конец опять на эсминце. Мы стояли у западного побережья, когда в Балтийском море стали появляться подлодки. Около полудня второго октября командир Нюман объявил, что нам приказано полным ходом идти в Стокгольмские шхеры и находиться там на случай чрезвычайной ситуации.
– В течение тех бурных суток вы имели контакт с Хоканом?
– Да, он мне звонил.
– Домой или на корабль?
– На эсминец. Дома я тогда вообще не бывал. Все увольнительные отменили. Нас держали в повышенной боеготовности, вполне можно так сказать. Не надо забывать, в те прекрасные времена мобильные телефоны еще не стали достоянием всех и каждого. Матросы‑срочники, обслуживавшие коммутатор на эсминце, спускались вниз и сообщали о звонке. Чаще всего он звонил ночью, чтобы я мог говорить прямо из своей каюты.
– Почему?
– Наверно, ему не хотелось, чтобы кто‑нибудь слышал, о чем мы говорим.
Голос Стена Нурдландера звучал ворчливо и недовольно. И все это время он разминал вилкой остатки пирожного.
– Фактически с первого по пятнадцатое октября мы разговаривали каждую ночь. Вообще‑то я думаю, ему не разрешалось вести со мной такие разговоры. Но мы доверяли друг другу. Он чувствовал, сколь тяжела его ответственность. Глубинная бомба могла попасть в субмарину и потопить ее, вместо того чтобы принудить к всплытию.
Остатки пирожного на тарелке превратились в неаппетитную кашу.
Остатки пирожного на тарелке превратились в неаппетитную кашу. Стен Нурдландер отложил вилку и прикрыл тарелку бумажной салфеткой.
– В последнюю ночь он звонил мне трижды. Третий раз совсем поздно, вернее уже на рассвете.
– Вы по‑прежнему находились на эсминце?
– Мы стояли примерно в одной морской миле от Хорсфьердена. Дул ветер, однако не слишком крепкий. На борту была объявлена полная боеготовность. Офицеров, разумеется, информировали о происходящем, но рядовые члены экипажа знали только о боеготовности, а не о ее причинах.
– Вы действительно ожидали приказа о начале противолодочной операции?
– Мы же не знали, что предпримут русские, если мы заставим всплыть одну из их подлодок. Вдруг бы они попытались освободить ее? Их боевые корабли, находившиеся к северу от Готланда, не спеша направлялись к нам. Один из наших телеграфистов говорил, что никогда не слыхал такого интенсивного радиообмена между русскими, даже во время самых масштабных маневров у балтийского побережья. Они нервничали, и это понятно.
Стен Нурдландер умолк, так как вошла Мария, спросила, не желают ли они еще кофе. Оба поблагодарили и отказались.
– Давайте поговорим о самом важном, – сказал Валландер. – Как вы восприняли приказ, позволяющий пойманной подлодке уйти?
– Ясное дело, я не поверил своим ушам.
– А как вы об этом узнали?
– Нюман неожиданно получил приказ отойти к Ландсорту и ждать там. Разъяснений не последовало, а Нюман без нужды вопросов не задавал. Я был в машинном отделении, когда мне сообщили о телефонном звонке. Я побежал в каюту. Звонил Хокан. Спросил, один я или нет.
– Он всегда об этом спрашивал?
– Нет, только в тот день. Я сказал, что один. А он переспросил, подчеркнув, что это, мол, очень важно. Помню, я прямо‑таки разозлился. И вдруг понял, что он говорит не из оперативного штаба, а из телефона‑автомата.
– Как вы узнали? Он сам сказал?
– Я услышал, как он бросает в щель монеты. Телефон‑автомат находился в офицерской кают‑компании. Поскольку он не мог дольше чем на несколько минут покинуть центральный пост – разве что выйти в туалет, – он наверняка бежал туда бегом.
– Он так сказал?
Стен Нурдландер испытующе посмотрел на Валландера.
– Кто тут полицейский – вы или я? Я слышал, что он запыхался!
Валландер оставил вспышку без внимания. Только кивком попросил Нурдландера продолжать.
– Он нервничал, был, можно сказать, очень зол и испуган. Казалось, фитиль подпалили с обоих концов. Он кричал, что это измена и что он откажется выполнять приказ и бомбами так или иначе заставит подлодку всплыть. Потом монеты кончились. Будто обрезали магнитную ленту.
Валландер смотрел на него, ждал продолжения, которого не последовало.
– Не сильно ли сказано? Измена?
– А что же это, как не государственная измена?! Дали уйти субмарине, нарушившей наши границы.
– Кто был в ответе?
– Одно или несколько лиц в высшем руководстве крепко струхнули. Не желали, чтобы русская подлодка всплыла.
Вошел какой‑то мужчина с чашкой кофе в руках. Но Стен Нурдландер так решительно на него посмотрел, что он немедля ретировался, пошел искать себе столик в другом помещении.
– Кто это был, я не знаю. На вопрос «почему?» ответить, пожалуй, легче. Но опять‑таки на уровне домыслов. Чего не знаешь, того не знаешь.
– Иной раз необходимо поразмышлять вслух. Даже полицейским.
– Допустим, на борту той подлодки находилось нечто такое, чему отнюдь не следовало попадать в руки шведских властей.
– И что же это?
Стен Нурдландер понизил голос, не слишком, но достаточно, чтобы Валландер заметил.