– Можно уточнить допущение: это был «некто», а не «нечто». Хорошо бы мы выглядели, если бы на той подлодке обнаружили шведского офицера? Просто для примера?
– Почему вы так думаете?
– Идея не моя. Это одна из теорий Хокана. У него их было много.
Валландер помолчал в задумчивости. Вообще‑то не мешало бы записать все, о чем рассказал Стен Нурдландер.
– Что произошло после?
– После чего?
Стен Нурдландер начал сердиться. Правда, непонятно по какой причине – то ли из‑за вопросов Валландера, то ли от тревоги за пропавшего друга.
– Хокан говорил, что начал задавать вопросы, – сказал Валландер.
– Он пытался выяснить, что произошло. Почти все, разумеется, сразу же засекретили. Причем часть документов откроют лишь через семьдесят лет. Это в Швеции максимальный срок. Обычно доступ закрывают на сорок лет. Однако здесь целый ряд материалов закрыт для общественности на долгих семьдесят лет. Даже Мария, которая подает нам кофе, и та едва ли доживет до тех пор.
– С другой стороны, у нее отличные гены, – вставил Валландер.
Стен Нурдландер оставил его реплику без внимания.
– Задумав что‑нибудь, Хокан порой бывал весьма настырным и надоедливым. А это вторжение в шведские территориальные воды он воспринимал как вторжение в его личное пространство. Кто‑то совершил предательство, да какое! Конечно, множество журналистов занимались расследованием инцидента с подлодками, но Хокан все равно не мог успокоиться. Он действительно хотел знать. Рискуя своей карьерой.
– С кем он беседовал?
Ответ последовал мгновенно, как удар кнута, подгоняющий незримую лошадь:
– Со всеми. Он опрашивал всех. Только что с королем не беседовал, но добрался почти до самого верха. Испросил аудиенции у премьер‑министра, это точно. Позвонил Таге Петерсону, старому доброму социал‑демократу из управления делами кабинета, попросил встречи с Пальме. Петерсон сказал, что у премьера все время расписано по минутам. Но Хокан не отставал: «Достаньте другой ежедневник. Неотложный визит всегда можно втиснуть». И действительно, Пальме его принял. За несколько дней до Рождества, в восемьдесят третьем.
– Он вам рассказывал?
– Я был с ним.
– У Пальме?
– В тот день я, так сказать, работал у него шофером. Сидел в машине, ждал и видел, как он в мундире и шинели исчез в подъезде нашего второго святая святых после Дворца. Продолжался визит около тридцати минут. Через десять минут охранник автостоянки постучал в мое окно и сказал, что здесь можно только высаживать пассажиров, но не парковаться. Я опустил стекло и ответил, что жду человека, у которого сейчас важная встреча с премьер‑министром, и что я не намерен двигаться с места. Он оставил меня в покое. Когда Хокан вернулся, на лбу у него блестели капли пота. Мы молча поехали прочь. Сюда, в кафе, – продолжал Стен Нурдландер. – И сидели за этим самым столиком. Когда вышли из машины, начался снегопад. В тот год в Стокгольме выдалось белое Рождество. Снег пролежал до новогоднего вечера, дождь снова все смыл.
Вернулась Мария, предложила еще кофе. На сей раз оба с удовольствием согласились. Когда Стен Нурдландер сунул в рот кусок сахару, Валландер вдруг сообразил, что зубы у него вставные. И почему‑то на секунду‑другую помрачнел. Вероятно вспомнив, что сам небрежничает с регулярными визитами к дантисту.
По словам Стена Нурдландера, фон Энке очень подробно, стараясь ничего не упустить, передал ему свой разговор с Улофом Пальме. Тот принял его благожелательно, задал несколько вопросов о его военной карьере, с легкой самоиронией обронил несколько слов о собственном статусе офицера запаса. И очень внимательно выслушал все, что изложил фон Энке.
И очень внимательно выслушал все, что изложил фон Энке. Фон Энке высказался очень четко, без обиняков. Что касается лояльности к своему работодателю, шведским вооруженным силам, то в кабинете премьер‑министра он преступил все и всяческие границы. Испросив по собственной инициативе встречу с премьером, он сжег все мосты, ведущие к главкому и его штабу. Путь к отступлению был отрезан. И все же он не мог не высказать все как есть. Говорил он больше десяти минут. А Пальме слушал, так он сказал. Приоткрыв рот и не сводя с него глаз. Когда же Хокан умолк, Пальме некоторое время сидел в задумчивости, потом начал задавать вопросы. Перво‑наперво он хотел знать, была ли у военных полная уверенность насчет принадлежности подлодки Варшавскому договору. Хокан, сказал Стен Нурдландер, ответил контрвопросом. Поинтересовался, могло ли быть иначе. Пальме не ответил, только чуть скривился и покачал головой. Когда Хокан заговорил о государственной измене и военно‑политическом скандале, Пальме перебил его, сказав, что подобную дискуссию следует вести иначе, не наедине с премьер‑министром. Дальше они не продвинулись. Один из секретарей осторожно заглянул в кабинет, напомнил о другой встрече. Хокан вышел потный, но испытывая облегчение. Пальме все выслушал, сказал он. Он был полон оптимизма и думал, теперь что‑то произойдет. Премьер‑министр наверняка понял его слова об измене. Теперь он возьмется за министра обороны и главкома, потребует разъяснений. Кто открыл клетку и выпустил подлодку? А главное, почему?
Стен Нурдландер замолчал, бросил взгляд на часы.
– И что же было потом? – спросил Валландер.
– Настало Рождество. Несколько дней вообще все было тихо‑спокойно, но перед самым Новым годом главком вызвал Хокана на ковер. И сделал ему резкий втык за то, что он за спиной руководства встречался с Улофом Пальме. Но Хокан, разумеется, понял, что фактически выговор был адресован самому премьер‑министру, которому не следовало принимать морского офицера, действовавшего в обход командования.
– Но он продолжал раскапывать этот инцидент? Не сдался? Хоть и оказался в изоляции?
– Да, он продолжал поиски правды. Двадцать пять лет.
– Вы его самый близкий друг. Наверно, он говорил вам об угрозах по своему адресу?
Стен Нурдландер молча кивнул. Без комментариев.
– А теперь он пропал.
– Он мертв. Его убили.
Ответ прозвучал быстро и жестко. Стен Нурдландер говорил о смерти как о чем‑то не вызывающем сомнений.
– Почему вы так уверены?
– А какие могут быть сомнения?
– Кто его убил? И почему?
– Не знаю. Возможно, ему было известно нечто такое, что в итоге стало слишком опасным.
– Двадцать пять лет минуло с тех пор, как эти подлодки нарушали шведские границы. Что может представлять опасность спустя столько лет? Господи, уже и Советского Союза нет. И Берлинская стена разрушена. А Восточная Германия? Вся та эпоха канула в прошлое. Что за тени вдруг могли возникнуть сейчас?
– Мы думаем, что все это ушло. А что, если кто‑то скрылся за кулисами и сменил костюм? Репертуар можно изменить, но все разыгрывается на тех же подмостках.
Стен Нурдландер встал.
– Можно продолжить разговор в другой день. Сейчас меня ждет жена.
Он отвез Валландера в гостиницу. Они уже собирались попрощаться, когда у Валландера возник новый вопрос.
– У Хокана были еще по‑настоящему близкие друзья?
– Да нет. Пожалуй, Луиза. Старые морские волки зачастую очень сдержанные люди. Не любят толкотни. Я тоже был не очень уж близким другом. Ближе других,скажем так.
Валландер заметил, что Стен Нурдландер колеблется: сказать или не сказать? Но все‑таки сказал:
– Стивен Аткинс. Американец, тоже подводник. Чуть помоложе его. По‑моему, семьдесят пять ему стукнет на будущий год.