Впредь надо бы действовать осторожнее.
– И кто же это мог быть?
– Я уже сказал: не знаю. Да это и не важно. Его присутствие там было напоминанием. По крайней мере, мне так кажется.
– Напоминанием о чем? Не принуждайте меня клещами вытягивать из вас ответы.
– Вероятно, Луизины контакты каким‑то образом смекнули, что я подозреваю ее. Может, она сама сказала, что я понял, как обстоит дело. Я и раньше иной раз чувствовал, что за мной наблюдают. Но не настолько явно, как тогда в Юрсхольме.
– То есть вы полагаете, за вами ходил «хвост»?
– Не постоянно. Но иногда я замечал, что за мной по пятам кто‑то идет.
– И долго так продолжалось?
– Не знаю. Может, и долго, только я не замечал. Может, годами.
– Давайте перейдем с террасы в комнату без окон, – продолжал Валландер. – Вы предложили уединиться, хотели поговорить со мной. Но я пока так и не знаю, почему вы избрали меня исповедником.
– Я ничего не планировал заранее, действовал по наитию. Сам иной раз удивляюсь собственным внезапным решениям. Наверно, и с вами так же? Банкет был мне не по нутру. Мне сравнялось семьдесят пять, и я устроил праздник, которого вовсе не желал. И меня, можно сказать, охватила паника.
– Позднее я думал, что в вашем рассказе скрывалось некое послание. Я правильно предположил?
– Нет. Я попросту хотел рассказать. Ну и, возможно, прикинуть, рискну ли я впоследствии доверить вам мой секрет насчет того, что, по всей вероятности, женат на изменнице родины.
– Вам что же, было больше не с кем поговорить? Например, со Стеном Нурдландером? С лучшим другом?
– Я со стыда сгорал при одной мысли о том, чтобы поделиться с ним моей бедой.
– А со Стивеном Аткинсом? О дочери‑то вы ему рассказали.
– Спьяну. Мы выпили прорву виски. И после я жалел, что сказал ему. Думал, он забыл. Выходит, не забыл, как я теперь понимаю.
– Он полагал, мне о ней известно.
– Что мои друзья говорят о моем исчезновении?
– Они встревожены. Потрясены. И в тот день, когда поймут, что вы прятались, будут изрядно возмущены. Подозреваю, что вы их потеряете. И это подводит меня к вопросу, почему вы исчезли.
– Я почуял угрозу. Тот человек у ограды был как бы прологом. Внезапно я начал замечать слежку повсюду, куда бы ни пошел. Раньше такого не бывало. Начались странные телефонные звонки. Они словно бы всегда знали, где я нахожусь. Однажды в Морском музее ко мне подошел служитель и сказал, что меня просят к телефону. Какой‑то человек, говоривший на ломаном шведском, предостерегал меня. От чего – он не упомянул, сказал только, что мне надо соблюдать осторожность. В общем, обстановка становилась невыносимой. Никогда раньше я не испытывал подобного ужаса. Еще немного – и пошел бы в полицию, заявил на Луизу. Подумывал, не послать ли анонимное письмо. И в конце концов не выдержал. Договорился об аренде охотничьего домика. Эскиль приехал в Стокгольм и подхватил меня во время утренней прогулки, когда я находился возле стадиона. Потом я все время сидел здесь, если не считать поездки в Копенгаген.
– Мне по‑прежнему совершенно непонятно, почему вы не поговорили с Луизой начистоту о своих подозрениях, которые явно уже превратились в уверенность. Как вы могли жить под одной крышей со шпионкой?
– На самом деле все не так. Я говорил с нею. Дважды. Первый раз – в тот год, когда погиб Улоф Пальме. Конечно, все это не имело касательства к его смерти. Но время было тревожное. Иногда я сидел с коллегами, пил кофе, вел разговоры о подозрениях, что среди нас орудует шпион. Жуткая ситуация – жевать булочку и рассуждать о вероятном шпионе, которым могла быть моя собственная жена.
Неожиданно Валландер расчихался. Хокан фон Энке подождал, пока приступ кончится.
– Летом восемьдесят шестого я все выложил ей начистоту, – продолжил он. – Мы поехали на Ривьеру в компании друзей, капитана второго ранга Фрииса и его жены, наших обычных партнеров по бриджу. Остановились в Ментоне, в гостинице. Как‑то вечером мы ужинали вдвоем, потому что к Фриисам случайно нагрянула дочь. После ужина мы пошли прогуляться по городу. И вдруг я остановился и спросил ее напрямик, без обиняков. Не готовился, вопрос, можно сказать, сорвался с языка сам собой. Я остановился перед ней и спросил: шпионка она или нет? Она возмутилась, сперва отказалась отвечать, подняла руку, словно хотела меня ударить. Потом овладела собой и совершенно спокойно ответила: конечно же нет. Мол, как я только додумался до этакой нелепости? Что она может выдать чужой державе? Помню, она улыбалась, не принимала мои слова всерьез, да и сам я теперь уже не мог принимать это всерьез. Просто был не в силах поверить, что она умеет так актерствовать. Попросил у нее прощения, сослался на усталость. До конца лета я был целиком и полностью убежден, что ошибался. Однако осенью подозрения вернулись.
– Что произошло?
– То же самое. Бумаги в оружейном шкафу, ощущение, что кто‑то трогал портфель.
– Вы заметили в ней какую‑нибудь перемену после того, как высказали ей в Ментоне свои подозрения?
Фон Энке задумался и ответил не сразу.
– Я, конечно, тоже задавал себе этот вопрос. Иногда мне казалось, что она какая‑то другая, иногда – нет. До сих пор сомневаюсь.
– А как было во второй раз, когда вы приперли ее к стене?
– Это случилось зимой девяносто шестого, ровно через десять лет. Дома, в Стокгольме. Мы завтракали, на улице шел снег. И вдруг она спросила про мои крики ночью, во сне. Дескать, я крикнул ей, что она шпионка.
– Вы правда кричали?
– Не знаю. Мне случалось разговаривать во сне. Но сам я никогда этого не помнил.
– Что вы ответили?
– Повернул ситуацию. Спросил, правда ли то, что мне снилось.
– И что она сказала?
– Швырнула в меня салфетку и ушла из кухни. Вернулась через десять минут. Помню, я взглянул на часы. Девять минут сорок пять секунд. Попросила прощения, держалась как обычно и заявила, раз и навсегда,как она выразилась, что не желает никаких разговоров о подозрениях. Они абсурдны. Если я стану повторять такие обвинения, значит, я или сошел с ума, или впадаю в маразм.
– Что же было дальше?
– Ничего. Но мои опасения не исчезли. И слухи о шпионе, орудующем в шведских вооруженных силах, не унимались. А спустя два года настал момент, когда я всерьез начал думать, что теряю рассудок.
– Что тогда произошло?
– Меня вызвали на допрос в военную контрразведку. Никаких прямых обвинений против меня не выдвигали. Но некоторое время я был среди подозреваемых в шпионаже. Гротескная ситуация. Помнится, я думал, что если Луиза вправду продает русским армейские секреты, то она обзавелась идеальным прикрытием.
– Вами?
– Вот именно. Мной.
– Что случилось дальше?
– Ничего. Слух о крупном шпионе затихал и оживал снова, то сильнее, то слабее. На допросы вызывали многих, даже когда мы вышли в отставку. В общем, у меня возникло ощущение, что за мной следят.
Фон Энке встал, погасил свет, раздвинул шторы, правда не все. Серый рассвет и серое море виднелись между деревьями. Валландер подошел к окну. Поднялся ветер. И он тревожился о лодке. Хокан фон Энке пошел вместе с ним проверить швартовы. Несколько гаг покачивались на волнах. Солнце медленно разгоняло ночной туман. Лодка оказалась на месте. Общими усилиями они затащили ее повыше на берег.