– Это так не происходит.
– Что?
– Люди так не исчезают.
– Это на нее совсем не похоже. Я же знаю ее с семи лет. Она никогда не опаздывала, никогда не забывала, если мы должны были встретиться.
– Существует идиотская фраза – все когда‑то случается впервые. Но по сути так оно и есть. Представь, как она была взволнована, увидев своего, как она считает, отца. Ты же сама сказала, что она, наверное, поехала его искать.
Он присел на деревянный диванчик у окна.
– Постепенно понимаешь, что всегда, во всем, что происходит, есть большая доля правдоподобия. Люди убивают друг друга, лгут, грабят, исчезают… Если погрузиться достаточно глубоко в такой колодец – а я каждое новое дело представляю себе как колодец, – всегда найдется объяснение. Почти всегда существует вероятность, что вот такой‑то исчезнет, а такой‑то, наоборот, ограбит банк. Я не говорю, что никогда не происходит ничего неожиданного. Но когда мне заявляют: «Никогда не мог подумать о нем или о ней такого!» – это почти всегда ошибка. Подумаешь, соскребешь верхний слой краски – а под ним найдешь и другую краску, и другие ответы.
Он зевнул и тяжело опустил руки на стол.
– Давай спать.
– Еще несколько минут.
Он глянул на нее с любопытством:
– Я тебя не убедил? Ты по‑прежнему считаешь, что Анна угодила в какую‑то неприятность?
– Нет. Ты наверняка прав.
Они несколько мгновений сидели молча. Порыв ветра поднял в воздух сухую ветку и швырнул в окно.
– Мне сейчас часто снятся сны, – сказал он. – Может быть, потому, что я просыпаюсь, когда ты приходишь. То есть сны мне снятся так же часто, как и всегда, просто я их запоминаю, когда внезапно просыпаюсь. Вчера, например… очень странное ощущение. Я иду во сне по кладбищу. И вдруг останавливаюсь перед несколькими камнями, и на каждом – знакомые мне имена. Все имена я знаю. И Стефан Фредман тоже там.
Линда вздрогнула.
– Его я помню. Это правда, что он как‑то забрался в нашу квартиру?
– Думаю, что да. Но до конца выяснить так и не удалось. Он никогда не давал прямых ответов.
– Ты был на его похоронах. Что там случилось?
– Его держали в больнице. В один прекрасный день он раскрасил себя в боевые цвета, как он это и раньше делал, залез на крышу и бросился вниз.
– Сколько лет ему было?
– Восемнадцать или девятнадцать.
Ветер снова ударил в окно.
– А кто были другие?
– Во‑первых – женщина по имени Ивонн Андер. Мне даже кажется, что дата смерти была поставлена на камне правильно. Столько уже лет прошло.
– А она в чем замешана?
– Помнишь, когда ранили Анн‑Бритт Хёглунд?
– Мне ли это забыть? Ты удрал в Данию и там чуть не спился до смерти.
– Ну, не так все было страшно.
– Нет, не так. Страшнее. Но Ивонн Андер я не помню.
– Она мстила мужчинам, тем, кто мучил и избивал женщин.
– Что‑то такое припоминаю, но слабо.
– Мы взяли ее в конце концов. Все думали, что она сумасшедшая. Или чудовище. Мне‑то она запомнилась, как… может быть, самый умный человек из всех, кого я встречал.
– Это как с врачами и их пациентками.
– Что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что полицейский вполне может влюбиться в пойманную им женщину‑преступницу.
– Глупости, – добродушно проворчал он. – Я говорил с ней, допрашивал. Она написала мне письмо, прежде чем покончить жизнь самоубийством. Она утверждала, что правосудие – это сеть с чересчур большими ячейками.
Мы не добираемся, или, вернее, не хотим добраться до многих, кем должны были бы заинтересоваться попристальней.
– Кто же этого не хочет?
Он покачал головой:
– Не знаю. Мы все. Считается, что законы, по которым мы живем, исходят из недр народной жизни и защищают каждого. Но Ивонн Андер открыла мне и обратную сторону законов. Поэтому я и не могу ее забыть.
– Сколько лет прошло с тех пор?
– Пять или шесть.
Вдруг зазвонил телефон.
Он вздрогнул. Они поглядели друг на друга. Без четырех минут час. Он потянулся к висящему на стене аппарату. Линда с беспокойством подумала, вдруг это кто‑то из ее приятелей, не знающих пока, что она до сих пор не сняла отдельное жилье и продолжает жить с отцом. Отец назвал свое имя и стал внимательно слушать. Из его односложных вопросов Линда попыталась понять, что происходит. То, что звонит кто‑то из полиции, она поняла сразу. Но кто именно? Может быть, Мартинссон, или Анн‑Бритт Хёглунд. Что‑то случилось в Рюдсгорде. Валландер знаком попросил ее принести с подоконника ручку и блокнот. Он писал, прижав трубку плечом. Она прочитала из‑за спины – Рюдсгорд, поворот на Шарлоттпенлунд, Виксгорд . Мы туда ездили, подумала она, смотреть тот дом на холме, что ему не понравился. Он написал еще несколько слов: сожжен теленок, Окерблум . Потом повесил трубку. Линда уселась напротив.
– «Сожжен теленок». Что это значит?
– Я тоже хотел бы понять.
Он встал:
– Мне надо на работу.
– Что случилось?
Он нерешительно остановился в дверях. Потом надумал:
– Одевайся. Поедешь со мной.
– Ты видела начало, – сказал он в машине. – Теперь мы имеем дело с продолжением.
– Начало чего?
– Помнишь историю с горящими лебедями?
– Что, опять?
– И да, и нет. На этот раз птиц оставили в покое. Но, судя по всему, какой‑то сумасшедший вывел теленка из коровника, облил бензином и поджег. Крестьянин позвонил в полицию, сейчас туда поехал патруль порядка. Я попросил мне сообщать. Садист, мучающий животных. Мне это не нравится.
Линда всегда знала, когда отец что‑то скрывает.
– Ты не скажешь, что ты думаешь по этому поводу.
– Нет.
Он оборвал разговор. Линда не могла понять, зачем он взял ее с собой.
Они свернули с главной дороги, миновали по‑ночному темный Рюдсгорд и теперь ехали на юг, к морю. На развилке ждала полицейская машина. Они поехали за ней и скоро очутились на выложенном камнем дворе усадьбы под названием Виксгорд.
– А кто я? – спросила Линда.
– Моя дочь, – ответил он. – Никого не волнует твое присутствие. Если ты только не будешь корчить из себя кого‑то еще, кроме моей дочери. Полицейского, к примеру.
Они вышли из машины. Ветер выл и свистел в прогалах между строениями. С ними поздоровались двое полицейских из охраны порядка. Одного звали Вальберг, другого – Экман. Вальберг был сильно простужен, и Линда, боявшаяся инфекции, быстро отдернула протянутую для рукопожатия руку. Экман близоруко моргал. Он наклонился к ней и улыбнулся:
– Я думал, ты начнешь только через пару недель.
– Она тут за компанию, – сказал Курт Валландер. – Что здесь произошло?
По тропинке, где могла проехать разве что садовая тачка, они прошли в заднюю часть усадьбы дома, где виднелся новенький коровник. Фермер, стоявший на коленях около мертвого теленка рядом с кучей удобрений, был довольно молод, наверное, в тех же годах, что и Линда. Крестьяне должны быть пожилыми, подумала она. Я не могу представить себе крестьянина моим ровесником.
Курт Валландер протянул ему руку и представился.
– Томас Окерблум, – сказал тот.