Наоборот, я рада, как никто другой. Бог свидетель, я устала ждать! Мы уже все начали впадать в отчаяние. Разве есть для женщины трагедия большая, чем бесплодие! — Миссис Марч с плохо скрытым неодобрением бросила взгляд на стройную талию Эмили. — А как переживал по этому поводу бедный Юстас! Как он мечтал, чтобы Уильям обзавелся наследником… Знаете, семья — это самое главное, что есть в этой жизни у человека, — добавила старая леди.
Эмили промолчала. Ей было нечего на это сказать. Она вновь ощутила себя предметом жалости, что было совсем ни к чему. Ей не хотелось вспоминать о том, что Сибилла также была чужой в этой семье, олицетворяя собой неудачу в том, что для Марчей имело первостепенное значение.
Миссис Марч поудобнее расположилась в кресле.
— Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда, как мне кажется, — заявила она. — Теперь она будет сидеть дома и выполнять свое женское предназначение. И, главное, перестанет гоняться за этими смехотворными новинками моды. Все это так мелко, так недостойно настоящей женщины… Зато теперь она сделает Уильяма счастливым, создаст для него семью и дом, каким ему по праву надлежит обладать.
Эмили не слушала ее. Конечно, если Сибилла беременна, это, по крайней мере, объясняет некоторые особенности ее поведения. Эмили прекрасно помнила свои ощущения, одновременно и радость, и страх, когда носила под сердцем Эдварда. Тогда ее жизнь резко переменилась — с ней происходило нечто такое, что было невозможно повернуть вспять. Она больше не была одна. Неким невероятным, удивительным образом в ней одной теперь находились два человека. Однако, как ни радовался этому Джордж, беременность несколько отдалила их друг от друга. Тогда она больше всего опасалась стать неуклюжей, неповоротливой, уязвимой и непривлекательной в глазах мужа.
Если же Сибилла, которой уже далеко за тридцать, обуреваема теми же чувствами и в первую очередь страхом перед родами с их болью, беспомощностью, крайним унижением и даже смутной вероятностью смерти, — этим вполне может объясняться ее эгоизм, ее желание привлекать к себе мужчин, пока она еще способна быть привлекательной, пока не превратилась в толстую, неповоротливую, дебелую матрону. Но то Сибилла!
Зато это нисколько не оправдывало Джорджа. Ярость комком застряла в горле Эмили. В ее воображении молнией пронеслись самые разные картины. Она могла бы подняться наверх и дождаться, когда он выйдет из комнаты, и обвинить его в том, что он вел себя глупо и своим поведением оскорбил ее, причем в ее лице нанес оскорбление не только Уильяму, но и дяде Юстасу, потому что это их дом. Оскорбление коснулось и остальных, потому что они гости в этом доме. Она могла бы посоветовать ему уменьшить свое внимание к Сибилле до обычных рамок вежливости, иначе она, Эмили, немедленно покинет эти стены и не будет иметь с ним никаких дел, пока он не принесет ей извинения по полной форме и не пообещает впредь никогда так не поступать!
Однако ярость улеглась. Злоба не принесет ей счастья. Джордж либо признает свою вину и подчинится, чем вызовет у нее лишь презрение — равно как будет презирать самого себя, — и тогда ее победа будет действительно пирровой и не принесет удовлетворения. Либо он зайдет еще дальше в ухаживаниях за Сибиллой, просто для того, чтобы доказать жене, что та не смеет диктовать ему свои условия. Причем последнее куда более вероятно… Проклятые мужчины! Эмили стиснула зубы и с усилием сглотнула застрявший в горле ком. Будьте вы прокляты за свою глупость, свою упрямую развращенность и прежде всего тщеславие! Увы, ком в горле становился все больше и не желал исчезать. В Джордже было много такого, что она любила: он умел быть нежным, терпимым, щедрым, а порой таким веселым и остроумным… Зачем ему понадобилось выставлять себя на посмешище?
Эмили закрыла глаза и открыла их снова. Тетя Веспасия по-прежнему не сводила с нее пристального взгляда.
Тетя Веспасия по-прежнему не сводила с нее пристального взгляда.
— Ну, Эмили, — энергичным тоном осведомилась она. — Я все еще жду твоего рассказа о визите в Винчестер. Ты так ничего мне не рассказала.
Эмили поняла, что разговора не избежать. Причем тетя Веспасия наверняка втянула ее в него намеренно. Эмили же не хотела подвести ее, заняв пораженческую позицию. Тетя Веспасия ни за что не сдалась бы, не стала бы тихонько лить слезы в углу, где ее никто не видит.
— Разумеется, — ответила Эмили с наигранной готовностью и принялась рассказывать, на ходу сочиняя подробности. Она еще не закончила свой рассказ, когда в гостиную раньше обычного вошли мужчины.
Весь вечер Эмили пыталась сохранять хорошую мину при плохой игре и, когда, наконец, пришло время идти спать, поняла, что одержала маленькую победу, а именно сделала все для достижения поставленной цели. Она поймала на себе одобрительный взгляд тети Веспасии. Не ускользнуло от ее внимания и то, как по лицу Тэсси промелькнуло нечто, близкое к восхищению. Джордж взглянул на нее всего один раз, и его улыбка была такой вымученной, такой неестественной, что вызвала у нее боль. Лучше бы он вообще не посмотрел в ее сторону, нежели так бездарно сфальшивил.
Участие исходило с той стороны, откуда она уже привыкла его ожидать, хотя, если признаться честно, это ее мало радовало. Кто, как не Джек Рэдли, смеялся вместе с ней; кто, как не он, шуткой отвечал на ее шутки; кто в конце вечера проводил ее по широкой лестнице, поддерживая под локоть…
Почти не замечая его, Эмили остановилась на лестничной площадке, ожидая, что вот-вот появится Джордж, но вместо этого снизу донесся шорох шелкового платья. Она моментально поняла, что это Сибилла, и все-таки продолжала надеяться, что муж уже спешит к ней. Наконец она увидела их. Джордж радостно улыбался. Свет газового рожка падал на его темные волосы и белые, обнаженные плечи Сибиллы. Увидев жену, Джордж поспешил отойти от Сибиллы: радость же на его лице моментально угасла. Ее место заняла растерянность, как будто его застали за чем-то недостойным. Впрочем, он снова перевел взгляд на жену Уильяма.
— Спокойной ночи. Благодарю вас за прекрасный вечер, — произнес он, явно испытывая неловкость от столь щекотливой ситуации.
Лицо Сибиллы пылало румянцем, она все еще была под впечатлением того, о чем они с Джорджем только что беседовали или чем только что занимались. Эмили для нее просто не существовала, а Джек Рэдли был всего лишь бледной тенью, неприметной частью окружающей обстановки. Слова были не нужны. Ее улыбка и без того говорила обо всем.
Эмили сделалось дурно. Все ее усилия пошли прахом. Она оказалась актрисой в пустом театре, игравшей для себя самой. Для Джорджа она была ничем. Все ее старания оставили его равнодушным.
— Спокойной ночи, мистер Рэдли, — попрощалась она и потянулась к дверной ручке спальни.
Переступив порог, Эмили плотно закрыла за собой дверь. Наконец она может побыть одна. В ее распоряжении девять часов одиночества. Если она захочет поплакать, об этом не узнает никто. А после того, как она даст волю чувствам, чтобы избавить себя от боли, разрывавшей ей грудь, у нее будет возможность забыться сном, прежде чем принять решение. Неожиданно в дверь постучали.
Эмили смахнула с глаз слезы и сделала глубокий вдох.
— Вы мне не нужны, Миллисент, — произнесла она слегка дрожащим голосом. — Можете ложиться спать.
Возникла короткая нерешительная пауза, после чего раздался голос горничной:
— Хорошо, мэм. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Эмили медленно разделась и, бросив платье на спинку стула, вытащила из прически шпильки. Волосы волной рассыпались по плечам, и ей тотчас сделалось легче. Тяжесть прически давила на нее весь день.
Ну почему? Что такого он нашел в Сибилле? Красоту, ум, обаяние? Или во всем виноват некий ее, Эмили, собственный изъян? Неужели она утратила в себе нечто такое, что Джордж когда-то ценил и любил?
Эмили попыталась вспомнить все, что говорила и делала в последнее время.