Это работа Хартсфилда. Ходжес не знает, как он смог это проделать, но на случившемся написано крупными буквами: «БРЕЙДИ». Гребаный князь самоубийств.
Он едва не называет сестру Уилмер по имени, но интуиция подсказывает, что лучше оставить за кадром их достаточно близкое знакомство.
– Медсестра Уилмер, я – Билл Ходжес. – Конечно, ей очень даже хорошо это известно. – Я расследовал Бойню у Городского центра и попытку взрыва аудитории Минго. Мне надо повидаться с мистером Хартсфилдом.
Она открывает рот, но Бэбино опережает ее:
– Невозможно. Даже если бы к мистеру Хартсфилду допускались посетители, а они не допускаются по распоряжению окружного прокурора, ему не разрешено видеться с вами. Он нуждается в отдыхе и покое. Каждый из ваших прежних никем не разрешенных визитов вызывал у него стресс.
– Это для меня новость, – спокойно отвечает Ходжес. – Всякий раз, когда я заходил к нему, он просто сидел на стуле. Бесстрастный, как миска с овсянкой.
Норма Уилмер поворачивает голову то к одному, то ко второму. Словно смотрит теннисный матч.
– Вы не видите то, что видим после вашего ухода мы. – К заросшим серебристой щетиной щекам доктора Бэбино приливает кровь. И под глазами у него темные мешки. Ходжес вспоминает карикатуру из учебника «Живем с Иисусом в душе», какие им раздавали в воскресной школе в ту доисторическую эру, когда автомобили были с плавниками, а девушки носили белые носочки. Врач Брейди выглядит точь-в-точь как тот парень на карикатуре, но Ходжес сомневается, что Бэбино – хронический мастурбатор. С другой стороны, он помнит слова Бекки о том, что врачи здешних больных еще более безумны, чем их пациенты.
– И о чем мы говорим? – спрашивает Ходжес. – Маленькие парапсихические вспышки гнева? Вещи летали по палате? Может, в унитазе сама спускалась вода?
– Нелепо. Вы оставляете после себя психический погром, мистер Ходжес. Его мозг не настолько сильно поврежден, чтобы он не чувствовал, что вы им одержимы. Видите в нем монстра. Я прошу вас уйти. У нас трагедия, и многие пациенты расстроены.
Ходжес видит, как при этих словах глаза Уилмер удивленно раскрываются. Он знает, что пациенты, способные воспринимать информацию – а большинству пациентов Ведра это не под силу, – не имеют ни малейшего понятия, что старшая медсестра свела счеты с жизнью.
– Мне надо задать ему несколько вопросов, а потом я сразу уйду.
Бэбино наклоняется вперед. Глаза за очками в золотой оправе испещрены красными прожилками.
– Выслушайте меня внимательно, мистер Ходжес. Первое: мистер Хартсфилд не способен ответить на ваши вопросы. Если бы он мог это сделать, то предстал бы перед судом за совершенные им преступления. Второе: вы не занимаете никакого официального поста. Третье: если вы не уйдете немедленно, я вызову охрану, и вас отсюда выведут.
– Простите, что спрашиваю, – отвечает Ходжес, – но с вами все в порядке?
Бэбино отшатывается, словно Ходжес врезал ему в челюсть.
– Вон!
Медработники, стоящие небольшими группками, разом замолкают и поворачиваются к сестринскому посту.
– Понял, – кивает Ходжес. – Ухожу. Всего хорошего.
У входа в надземный переход – ниша с торговыми автоматами. Там стоит второй интерн, сунув руки в карманы.
– Надо же, – говорит он. – Вас шуганули.
– Похоже на то. – Ходжес изучает ассортимент продуктового автомата «Перекуси». Ничего такого, что не вызовет пожара в животе, но это не проблема. Он не голоден.
– Молодой человек, – говорит он не оборачиваясь, – если вы хотите заработать пятьдесят долларов, выполнив простое и легкое поручение, тогда подойдите ко мне.
Второй интерн – судя по виду, он точно когда-нибудь станет взрослым, но определенно не в ближайшем будущем – присоединяется к Ходжесу. Теперь они на пару разглядывают автомат «Перекусим».
– Какое поручение?
Ходжес держит блокнот в заднем кармане, как в те времена, когда служил детективом первого класса. Он пишет на листке два слова: «Позвоните мне» – и добавляет номер мобильного.
– Отдайте это медсестре Уилмер после того, как Смауг расправит крылья и улетит.
Второй берет листок, складывает, убирает в нагрудный карман. Выжидающе смотрит на Ходжеса. Тот достает бумажник. Пятьдесят баксов – слишком щедро за доставку записки, но он обнаружил, что неизлечимый рак имеет и нечто положительное: с деньгами можно расставаться легко.
Но на экране возникает лицо не Алонсо, а Холли Гибни. Эту фотографию он сделал сам, подкараулив редкий момент, когда Холли улыбалась.
– Привет, Холли, как ты? Я перезвоню тебе позже, у нас тут безумное утро и…
– Ты должен вернуться домой. – Голос Холли звучит спокойно, но Джером знает ее достаточно долго, и в этих четырех словах ощущает сильные эмоции, которые она пока держит под контролем. По большей части – страх. Холли по-прежнему очень пугливая. Мать Джерома, которая очень любит Холли, однажды назвала ее страх «настройкой по умолчанию».
– Домой? Почему? Что случилось? – Внезапно его тоже охватывает страх. – Что-то с отцом? Мамой? Барби?
– С Биллом, – отвечает она. – У него рак. Очень тяжелая форма рака. Поджелудочной железы. Если он не начнет лечиться, то умрет, вероятно, он в любом случае умрет, но лечиться он пока не хочет и сказал мне, что у него лишь маленькая язва… из-за… из-за… – Она глубоко, со всхлипом вздыхает, заставляя Джерома содрогнуться. – Из-за Брейди долбаного Хартсфилда!
Джером и представить себе не может, каким боком Брейди Хартсфилд связан с ужасным диагнозом Билла, но он знает, отчетливо видит прямо сейчас: надвигается беда. На дальней стороне строительной площадки два молодых парня в касках, студенты, как и Джером, дают противоречивые указания водителю бетономешалки, которая медленно сдает задом, с каждым мгновением приближаясь к катастрофе.
– Холли, я перезвоню через пять минут.
– Но ты приедешь, да? Скажи, что приедешь. Потому что я не смогу поговорить с ним об этом сама, а он должен начать лечение как можно скорее!
– Пять минут, – повторяет Джером и обрывает связь. Его извилины шевелятся так быстро, что он боится, как бы от трения не вспыхнули мозги, а тут еще палящее солнце. Билл? Рак? С одной стороны, это совершенно невозможно, а с другой – очень даже вероятно. Ходжес был в отличной форме, когда занимался делом Питера Зауберса вместе с ним и Холли, но ему скоро семьдесят, и когда они виделись последний раз, в октябре, перед отъездом Джерома в Аризону, выглядел Билл плохо. Исхудавший. Бледный. Однако Джером не может уехать до возвращения Гектора. Уехать – все равно что доверить психбольным управление дурдомом. И зная больницы Феникса, где отделения экстренной медицинской помощи работают с чудовищной перегрузкой, Джером не сомневается, что до конца рабочего дня ему не выбраться.
Он бежит к бетономешалке и орет во всю мощь легких:
– Стой! Ради Бога, СТОЙ!!!
Подбегает к бестолковым добровольцам и останавливает бетономешалку менее чем в трех футах от только что вырытой дренажной канавы. Наклоняется, чтобы вновь обрести дыхание, и тут мобильник звонит вновь.
«Холли, я тебя люблю, – думает Джером, вновь сдергивая его с ремня, – но иногда ты умеешь достать».
Только на этот раз на экране фотография не Холли, а его матери.