– Нужна ее помощь.
– Грейс! Она же мертвая! – Орла пытается оттащить меня от Розы. – Ты что, не видишь? Она давно умерла.
– Не может быть…
Я морщу лоб, эти слова заставляют меня попятиться, я тру ладони о голые ноги, широко раскрыв глаза, гляжу на Розу, точнее, на то, что от нее осталось. А осталось одно лишь тело. Глаза бесцветные, пустые, в них нет больше ни капельки духа, благодаря которому это тело было Розой. В голове моей совсем пусто, ни единой мысли. Все кажется бессмысленным, и ни одно слово не способно хоть как‑то помочь осмыслить ситуацию. Оглядываюсь на Орлу.
Руки и ноги ее дергаются, все тело какое‑то кривое.
– Это… – Она хватает себя за волосы и протяжно стонет.
Я накрываю лицо Розы футболкой. Нельзя, чтобы она лежала вот так, с открытыми глазами, и смотрела на происходящее.
– Это все ты… – Орла закрывает ладонью рот. – Это ты…
– Что ты такое говоришь! – в ужасе кричу я.
– Это же ты толкнула ее!
– Что?
– Она была в палатке, когда ты вернулась?
– Не знаю.
– Подумай и вспомни, Грейс. – Глаза Орлы широко раскрыты, взгляд лихорадочный. – Вспоминай.
Я пытаюсь вспомнить. Я не проверила, лежит ли Роза в спальном мешке. Вообще никого не проверила. Мне это и в голову не пришло. Я была слишком расстроена. А потом я вдруг вспоминаю, как Роза стояла ночью за моей спиной и тянула меня за куртку. Как сейчас вижу: я поворачиваюсь к ней, мы стоим вот на этом самом месте. Она пытается мне что‑то сказать, но я не могу разобрать ни слова, мне не до нее, я не даю ей повторить.
Я опускаю глаза, гляжу на свои руки. Тяжкий груз ложится мне на сердце.
– Господи! Я же толкнула ее. Я толкнула ее, и она упала.
Орла испускает какой‑то стон и длинными шагами начинает мерить берег, спотыкаясь о булыжники, кочки, поросшие травой, один раз чуть не падает, но в последний момент успевает сохранить равновесие.
– Думай, думай, думай, – стучит она кулаком по собственной голове. – Надо срочно придумать, что будем говорить.
А у меня в ушах поет чей‑то отчаянный голос: «Она мертвая… она мертвая…»
До меня доходит вся чудовищность этих слов, меня начинает трясти, я поворачиваюсь к кустам, начинается рвота, меня буквально выворачивает наизнанку. После нескольких приступов чувствую, что в желудке уже пусто, а во рту одна кислота.
– Только спокойно! – Орла хватает меня за плечи, ногти ее больно впиваются в кожу. – Тебя могут обвинить в убийстве.
– В убийстве?
Тыльной стороной ладони я вытираю губы. Мысленно представляю, что меня ждет: бледные лица родителей, мое имя во всех газетах, решетки тюрьмы. Внутри все холодеет, ноги как ватные.
Орла подхватывает меня и, прижав к своему бедру, подводит к дереву и прислоняет спиной к стволу.
– Но это произошло случайно. Это просто несчастный случай. Господи, Орла. Это же был несчастный случай.
Я гляжу на лежащее на земле тело Розы:
– Нарочно я бы никогда такого не сделала.
В груди словно огромный камень, давит так, что я не могу вздохнуть. Задыхаюсь, хватаюсь за горло, пытаюсь прокашляться, но не могу.
Орла с силой отвешивает мне пощечину. Я вздрагиваю, прикусываю язык, кричу от боли.
Она трясет меня за плечи:
– Послушай! Тебе все равно могут предъявить обвинение. Давай ничего никому не скажем про прошлую ночь. Ни слова, слышишь? Нас здесь не было, мы ничего не видели и ничего не слышали, – шепчет Орла.
В одном конце помещения расположился диджей.
За его спиной вспыхивают разноцветные лампочки, постоянно меняя цвет и отбрасывая тени на потолке. Дейзи одета в джинсы и простенькую черную кофточку со стоячим воротничком, лицо ее сияет каким‑то переливчатым счастьем. На Элле лосины, раскрашенные под леопарда, золотистые туфельки без каблуков и черная юбочка с оборками. Да еще ярко‑розовая футболка с вызывающей надписью искрящимися буквами «Суперстерва». Волосы лежат на спине, высоко зачесанные на одну сторону, – прическа имитирует какой‑то тропический цветок. Вокруг них толпятся друзья и подруги. Сестры открывают пакеты с подарками – Дейзи аккуратно кладет пустые на стоящий рядом стол, Элла бросает себе под ноги.
Оставляю их за этим занятием, иду расставлять тарелки, бутылки с напитками и бумажные стаканчики. Потом выношу мешок с мусором на улицу и закуриваю. Господи, как я устала бороться с тревогой, растущей в душе, как ядовитый гриб. Не успеваю выкурить и половины, как вдруг слышу за спиной голос Юана:
– Что я вижу! Ты же бросила! Не выдержала?
– Да не в этом дело. При таких стрессах кто угодно закурит.
Он спускается по ступенькам, подходит ко мне, и я протягиваю ему сигареты и зажигалку. Он вынимает одну, прикуривает и, щурясь, смотрит в небо. Оно все усеяно яркими мерцающими звездами, они так близко, что кажется, можно рукой достать.
– Ну, как прошло у вас в Эдинбурге?
– Ужасно, – признаюсь я. – Хуже не придумаешь.
Он пускает над моей головой струю дыма:
– Неужели собирается рассказать Полу, как умерла Роза?
– Угу.
Он вздрагивает и бледнеет:
– Вот зараза.
– Именно, – пожимаю я плечами, понимая что дело безнадежно. – Ей, видите ли, надо совесть очистить. Она уходит в монастырь.
Он сухо усмехается:
– Чушь собачья. Из нее такая же монашка, как из меня папа римский.
– Я тоже не знаю, верить ей или нет, но не раз бывало, что некоторые монахини как раз и начинали как отчаянные грешницы, пока на них благодать не снизошла.
– Она была хуже чем грешница. Жестокая, злобная, циничная стерва, при этом очень опасная. От нее так несло бедой и угрозой, Грейс. – Он тычет в мою сторону сигаретой. – И она из тех, кого можно было поиметь где‑нибудь за сараем. Та еще девица.
Я резко поворачиваюсь к нему:
– И ты тоже имел ее за сараем?
– Может быть.
Я вздрагиваю и выпрямляюсь:
– Может быть?
Он спохватывается и делает вид, что ему стыдно.
– Ну так что, было или нет?
– Думаю, вполне могло быть. Не за сараем, конечно…
– Могло быть или было?
Он вздыхает:
– Ну было.
– Ты никогда не говорил мне об этом. Господи, Юан! Твою мать!
Он тянет ко мне руку, но я отстраняюсь.
– Да это для меня ничего не значило, а еще меньше для нее, честное слово. И вообще, какая разница?! – кричит он.
– Не ори! – Я бросаю взгляд в сторону лестницы, но там все тихо. – Когда это было? Скажи точно, когда ты с ней занимался сексом?
– Да двадцать с лишним лет назад! Я был еще девственником. И был сильно сексуально озабоченным.
– А поточнее нельзя? Юан!
Он пожимает плечами.
– Это было перед гибелью Розы, да?
– Не помню.
– Постарайся вспомнить!
– Да что такое? – Он тянется ко мне, гладит по руке, на которой выступили пупырышки гусиной кожи. – Зачем тебе это?
– Прошу тебя, вспомни.
Я уже едва сохраняю спокойствие. На это тоже требуются силы. Господи, ну почему мы с Юаном не говорили об этом раньше? И вдруг до меня доходит.