Дышу глубоко, меряю шагами комнату. На этот раз я твердо настроилась не терять головы и держать себя в руках.
Минут через пять в комнату входит Орла. Юан стоит у окна, я сижу на подлокотнике дивана, в руках раскрытая книга «Подражание Христу» Фомы Кемпийского.
– А‑а, Грейс! И Юан здесь! – Она выжимает улыбку. – Какой сюрприз!
Орла смотрит на книгу, которую я держу.
– «Видишь, Господь, вот я стою пред Тобой, нагой и нищий, умоляю о милости и прошу о сострадании», – цитирует она.
– До этих слов я еще не дошла.
– Глава сто двенадцатая.
Она одета так же, как и раньше: темные брюки и кофта без воротника, под ней белая рубашка; волосы стянуты назад и подвязаны простой ленточкой, на лице нет и следа макияжа.
– Ну хорошо… – Я кладу книгу обратно на стол. – Прости, что я прервала твое послушание на маслобойне, но мы…
Гляжу на Юана, однако он отвернулся, смотрит в окно, будто увидел там что‑то интересное.
– Мне надо поговорить с тобой.
– Что ж, садись.
Она протягивает мне подушечку с вышитой надписью «Бог – это свет». Я подкладываю ее под себя, сажусь. Она устраивается напротив, кладет ногу на ногу, ждет. Гляжу на нее и сразу вспоминаю Анжелин. И мать, и дочь обладают свойством излучать непоколебимое, как скала, спокойствие, оно словно окружает их неким силовым полем. Обе всегда абсолютно уверены в себе, словно их мысли, мотивы, движущие их поступками, всегда недосягаемо превосходят и мысли, и мотивы остальных смертных.
– В общем… мне показалось, что нам с тобой не удалось поговорить как следует. В первый раз, в ресторане, я была слишком потрясена, чтобы отвечать тебе разумно, во второй раз это был день рождения моих девочек, и, понимаешь… – Господи, как это трудно – улыбаться ей. – Я же все‑таки мать, и меня прежде всего заботило это.
Здесь я умолкаю. Повисает напряженная тишина. Орла никак не реагирует на мои слова. Просто сидит, сложив руки на коленях, и наблюдает за мной. Улыбка моя в сложившейся ситуации кажется неуместной и тактически слабой. Поняв это, я сразу становлюсь серьезной.
– Орла, я пришла к тебе с просьбой: не приходи в мой дом в воскресенье.
Он вскидывает одну бровь:
– А ты не думаешь, что для Пола будет лучше, если мы подведем окончательную черту под этим делом?
– У Пола есть заключение патологоанатома.
– Но разве у него не должно было возникнуть вопросов?
– Это был
– Моя история? – перебивает она. – Что ты называешь историей? Это правда. А правда есть правда – и ничего больше. Ты согласен со мной, Юан?
Все это время Юан стоял у окна, но теперь подходит к нам и садится рядом со мной, прижавшись своим бедром к моему.
– Для этой правды сейчас не время, Орла.
– Правда рано или поздно всплывет… шила в мешке не утаишь, – говорит она медоточивым шепотом.
– И только потому, что ты… благодаря тебе…
– Давно пора.
– Но это не принесет никому пользы.
Она звонко смеется:
– Как – никому? А мне? Мне принесет пользу! Разве мои чувства не в счет?.
. И…
– Орла, у нас с тобой была возможность рассказать правду, – перебиваю я. – Но время прошло, и мы с Полом, – я складываю ладони, – наши с ним судьбы неразрывно связаны. У нас двое детей. Ты должна понять, как губительно будет это для нас. Разве ты не видишь, что так оно и будет?! От нашей семьи не останется камня на камне.
Мне удается говорить ровным тоном, но не более того. Я жду ответа, едва дыша.
Но она молчит. Только переводит изумленный взгляд на Юана, потом на меня и снова на Юана.
– Давайте начистоту, – говорит она наконец, наклоняясь ко мне. – Нравится вам это или нет, я все равно все расскажу Полу. А что вы там думаете или чувствуете – это к делу не относится.
– Но, Орла, при чем здесь ты со своей совестью? Ведь ты даже не прикоснулась к ней! Это я ее толкнула! Ты здесь совсем никаким боком!
– Я тоже была там. Стояла рядом с тобой. С таким же успехом могла толкнуть.
– Но не толкнула же! Ты просто присутствовала как свидетель.
– Ах вот как…
Она смотрит в потолок, затем снова переводит взгляд на меня:
– Предположим, по улице идет слепой. На его пути канализационный люк, с которого кто‑то снял крышку. Я вижу, что он подходит к нему все ближе. Потом вижу, как он падает в люк. Ответь мне, Грейс, кого нужно винить в этом? Того, кто оставил люк открытым? Самого слепого – если слепой, сидел бы дома, а не шлялся по улицам. Или виновата я: видела, что он сейчас упадет, и ничего не сделала?
– Это не одно и то же, – вмешивается Юан. – Никто не видел, как Роза тонула.
– Значит, ты хочешь сказать, что Грейс невиновна?
Я едва дышу. Жду, что он скажет Орле все, что твердил мне все эти годы: нет никаких твердых и непреложных свидетельств тому, что это сделала я. Бывают разные совпадения. И факт, что Розу нашли недалеко от места, где я ее толкнула, ничего не доказывает.
Но сейчас Юан почему‑то не подвергает сомнению мою вину. Он говорит совсем другое.
– В жизни случаются несчастные случаи. Бывают и трагические, когда ничего исправить уже нельзя. – Он пожимает плечами. – Но ведь живым надо жить дальше, другого не дано. Оставить все позади и жить дальше.
Орла снова смотрит на Юана с изумлением.
– Мы убили человека, – решительно говорит она. – И не просто человека – ребенка.
– Но было темно, Орла! – кричу я. – Мы не знали, что она упала в воду.
Она снова оборачивается ко мне:
– А на следующий день, когда мы ее обнаружили? Что ты скажешь про это? Что?
– Но ведь было уже поздно, разве не так? Она была несколько часов как мертва.
– Но мы могли бы признаться.
– Могли бы…
– Но я сказала, чтоб ты молчала.
– Но мне необязательно было слушать тебя!
– Но ты послушалась как миленькая! Ты всегда меня слушалась.
– Я могла и не послушаться. В этом была моя воля. И ты ни в чем не виновата.
– Если б не я, ты вообще туда не пошла бы.
Орла склоняет голову набок.
– А если серьезно, – тихо говорит она. – Как ты жила все эти годы, имея такой груз на душе?
– Нелегко жила, – признаюсь я. – И поверь, это еще мягко сказано. Но я всегда, понимаешь, всегда, насколько могу, стараюсь совершать добрые поступки.
– Она была ребенком. А мы – жестокими и легкомысленными девчонками. И в результате она погибла.
– Я все понимаю, Орла! Все понимаю, черт меня побери!
Юан кладет ладонь мне на руку.
– Поверь, – говорю я, судорожно сглатывая и понижая голос, – не было ни единого дня, чтобы я не вспоминала Розу, чтобы не жалела о том, что случилось, чтобы не желала вернуть все назад и сделать все по‑другому.