– Сидел дома, читал, спал, а в это время моя дочь тонула. Она была такая маленькая, такая беззащитная, и меня не было рядом с ней, я не мог прийти ей на помощь.
Папа бормочет что‑то утешительное, потом повисает неловкая тишина, на минуту или даже больше, и наконец мистер Адамс откашливается.
– Ну, не стану больше надоедать вам. Прошу вас, если Грейс сможет когда‑нибудь поподробней рассказать, что и как произошло, свяжитесь со мной, пожалуйста.
– Обязательно, – отзывается папа.
Они встают, и я тут же потихоньку крадусь наверх, в спальню и через щелку в занавеске гляжу, как мистер Адамс садится в машину. Отъезжает он не сразу. Наверно, сидит в темноте, горестно размышляет. Я знаю, что его, как и меня, сводят с ума мысли о последних минутах Розы. Боролась ли она, пыталась ли выбраться из воды перед тем, как пошла ко дну? Кричала ли, звала ли на помощь? Было ли ей больно и страшно, когда озерная вода хлынула в легкие, и насколько мучительно это было? Утонула ли она потому, что ноги ее запутались в водорослях, или к заросшему месту подплыло уже мертвое тело?
Мистер Адамс наконец заводит машину и отъезжает – очень медленно, словно не знает, куда ехать.
В поселке, где я живу, всегда тишь да гладь, событий никаких, жизнь течет медленно, неторопливо. Обычная рутина повседневных дел и забот: магазины, возня на кухне, возня с детьми, ланч в пабе по воскресеньям или пикник в выходные на берегу моря. Люди добродушные и дружелюбные, а кроме того, можно сказать, не в меру любознательные, что касается чужих дел, как, впрочем, в каждом небольшом селении или городке, где сплетни и пересуды – самая ходовая валюта, которой надлежит обмениваться в знак доброго расположения к соседям и причастности к жизни общины. Самый распространенный предмет дискуссий, конечно, погода, потом обычно переходят к другим темам: у кого родился ребенок, кто лежит при смерти, кого можно было бы подозревать в отдельных случаях вандализма. Обычно, почти без вариантов, это всегда либо один из Макговернов, либо представитель семейства Стюарт. Две семейки всего‑то, да в каждой по четверо сыновей, которых никак не назовешь добрыми гражданами; они дают обильную пищу для пересудов с утра и до вечера: который из них разрисовал неприличными надписями церковные ворота, кто разбил бутылки на гаванской стене, не через их ли руки среди несознательных жителей общины распространяются наркотики.
Когда мы были моложе, порядки в поселке были куда строже, и жить было довольно скучно. Молодежь стесняла эта, как нам казалось, гнетущая атмосфера, хотелось поскорей вырваться отсюда, оказаться на оживленных улицах Эдинбурга или Глазго, даже довольно тихий Стерлинг казался куда привлекательней. Но теперь я полюбила родные места. Каждый день в любую погоду – в дождь или солнце, мокрый ли снег с ветром – я гуляю по дорожке меж скал, наслаждаюсь соленым морским воздухом, наполняющим легкие, радуюсь ветру, который дует с Северного моря, подхватывает одежды и волосы, оставляя чувство, будто он хочет унести тебя с собой куда‑то далеко‑далеко.
Но жизнь может измениться в одно мгновение, сегодня пан, а завтра пропал, как говаривала Мо, и я убедилась в ее правоте сама: вся моя жизнь отныне под угрозой. Почему я не могла тогда, много лет назад, поступить так, как было нужно? Пятнадцать лет – вполне достаточный возраст, чтобы до сознания дошла простая истина: на весах времени последствия хранения столь страшной тайны перетянут страдания от своевременного признания.
Плоть моя сейчас изнывает по Юану, страстно хочется повторить то, что случилось вчера, но я стараюсь не обращать на это внимания, стараюсь избегать и его самого. Сегодня утром он уже два раза успел позвонить. Я не ответила, и тогда он прислал текст: «Ты меня избегаешь, понимаю. Работать приходи. Я на этой неделе вряд ли здесь появлюсь.
Так что не бойся, ничего не будет».
В ситуации, когда человек знает тебя как облупленного, существует масса преимуществ: он может предугадать и удовлетворить твои нужды, он знает твои слабые места, может помочь подняться, когда ты оступился. Он понимает, что сказать, чтобы подбодрить тебя. Знает, как поддержать в тебе уверенность в своих силах.
А что можно сказать о негативных сторонах этой ситуации? Они – реверс преимуществ: Юан может вертеть мной как хочет, я в его власти. С ним я чувствую себя одновременно и сильной, и беспомощной. И конечно, податливой, мягкой, как тесто.
Я знаю его и знаю себя. Если пойду сегодня в мастерскую, мы обязательно будем заниматься любовью. Миллисекунда беспечного удовлетворения желания, и я снова попадаю под его власть. Тогда это было продиктовано крайней необходимостью, я ухватилась за это как за последнее средство в попытке усмирить хаос в голове, и, кстати, помогло. Чувства во мне прояснились, страх уменьшился, появилась способность искать выход из жуткого положения, в котором я оказалась. Но если позволить себе еще раз – это уже рецидив, который грозит перейти в систему, известно, куда приведет такая дорожка – у нас снова начнутся «отношения». Я это уже проходила и ради любви к Полу и к своим девочкам отдала много сил, чтобы такого больше не повторилось.
Вижу перед собой табличку: «Осторожно, пригните голову!» Послушно пригибаю и ныряю в низенькую дверь рыбного магазина Каллума.
– А, вот и она, наконец‑то! Моя самая любимая покупательница! – восклицает он. – Ну, как день рождения? Долго потом пришлось убираться?
Сначала не совсем понимаю, о чем он. Праздник, кажется, был тыщу лет назад.
– Да нет, все было отлично. Убрались за полчаса, не больше.
Он стоит, скрестив руки на вощеном фартуке.
– А Орла что там делала? Явилась, как привидение из прошлого.
– И не говори. Я и не знала, что она придет.
– Помнится, когда‑то вы были неразлейвода подружки, как нитка с иголкой.
– Вот именно, когда‑то. Давно и… неправда.
Ах, если б той нашей дружбы оказалось достаточно, чтобы Орла передумала и оставила меня в покое. Вчерашний визит в монастырь развеял последние на это надежды.
– Так что, мирно разбежались, верно? А то я боялся драчки, назревала уже. Думал, нам с Юаном придется вас разнимать.
– Хуже всего то, что Пол пригласил ее в воскресенье на ланч. Не знаю, что делать.
– Да скажи ей просто, мол, не приходи, и все. Нечего таскаться. Придумай что‑нибудь. Скажи, уезжаете в Абердин навестить больного друга. Или что желудок расстроился от какой‑нибудь приправы. В общем, соври что‑нибудь, от этого большого вреда не будет, – продолжает монолог Каллум, вытирая прилавок. – Ну а ко мне каким ветром?
– Да вот думала приготовить крабовый паштет на пикник. Все вместе отправляемся.
«Сходим навестить Розу. Помянуть ее. Ты‑то хоть помнишь ее, Каллум? Это ведь я убила ее. Моих рук дело. Как такое могло случиться? Как могла я совершить этот ужас?»
– Так тебе, значит, одного мяса?
Я киваю, и он начинает разделывать крабов.
– Парочки хватит?
– Отлично!
– Только не забудь добавить тертый мускатный орех. Оттеняет вкус.
– Слушаюсь, шеф. – Шутливо отдаю честь.
Но по правде говоря, не об этом я сейчас думаю. Завтра годовщина смерти Розы. Исполняется ровно двадцать четыре года, как она погибла. Для нашей семьи это день особый, с самого рождения наших девочек мы всегда ходим на кладбище и поминаем дочь Пола, сводную сестру наших двойняшек, которой они никогда не видели. Со временем я научилась не бояться этого дня, но в этом году, когда явилась Орла, угрожая раскрыть правду, чувствую себя не в своей тарелке.