– У Юана сейчас много работы?
– Занимается реконструкцией амбара для Тернеров.
– Слышал, он собирается съездить порыбачить. Для меня это шило на мыло, я и так каждый день этим занимаюсь, но я не прочь прокатиться с ним. В районе Инвернесса хороший лосось ловится.
– У него на этой неделе много работы в школе. Составляют планы работы со старшеклассниками.
– А мой Джеми, конечно, записался на парусное плавание. Беда с этими оболтусами. Никакого сладу.
Он начинает рассказывать про то, что сынок валяет дурака, упускает столько возможностей, и я киваю в нужных местах, а сама думаю о своем. Что он там говорил про рыбалку? А что, интересная мысль, надо подумать. Пол с Эдом давненько не бывали на Скае. Дом, в котором рос Пол, все еще принадлежит семейству. Расположен неподалеку от Портри, на самом берегу моря, позади Красные Куиллинские горы. Надо обговорить эту тему с Полом. Мы с девочками могли бы съездить в Эдинбург, прошвырнуться по магазинам. Они никогда не отказываются от этого удовольствия, особенно если я предлагаю кутнуть. А Орла пусть приходит на ланч, она там встретится не с Полом, а с Юаном.
Каллум вручает мне краба.
– Спасибо. Запиши на меня, хорошо? – говорю я.
И тут как раз заходит еще одна покупательница, миссис Маккалок – близкая подруга моей матери; мы любезно приветствуем друг друга.
– Сегодня хоть ветер поутих, слава богу, – говорит она. – Но все же холодновато для этого времени. Будем надеяться, лето будет как лето. Взвесь мне, пожалуйста, пикши, Каллум.
Она поворачивается ко мне:
– Ах да! Ты, конечно, помнишь ее, Грейс! Я говорю про дочку Роджера Картрайта. Красивая такая была девочка, у нее мать еще была француженка.
Сердце мое сжимается.
– Орлу?
– Да‑да, Орлу! Ирландское имя. Я так и знала! А фамилия у нее теперь какая‑то иностранная. Наверно, замуж выскочила, правда, мужа что‑то не видно. И знаешь что? Помнишь старенький коттедж в самом конце гавани? Куда на машине не проехать… Она сняла его. Скоро переезжает.
Ой, что‑то мне нехорошо. От запаха рыбы тошнит, чувствую, сейчас вывернет наизнанку.
– Однажды она уже приезжала, месяца два назад, на разведку, так сказать. Она тогда к тебе не заходила?
Но я уже толкаю дверь, плевать, что поспешное бегство даст кумушкам много пищи для пересудов, и по ступенькам вверх выбегаю на Хай‑стрит. Мне еще много чего надо купить: молока, хлеба, помидоров – но я не останавливаюсь. Бегу и бегу, пока не прибегаю домой. Первым делом запираюсь в ванной комнате, усаживаюсь на крышку унитаза, чтобы обдумать услышанное.
Значит, так. Орла переезжает в поселок, собирается здесь жить. Пару месяцев назад приезжала, чтобы осмотреться. Если верить Анжелин, это случилось вскоре после того, как она вышла из тюрьмы, и за несколько недель до ее телефонных звонков. Ясно, что она заранее все это спланировала. Интересно, что она про нас знает. Впрочем, я готова поставить последний пенни, что, когда мы с ней встретились в Эдинбурге, она уже знала, на ком женился Юан и за кого вышла я, сколько у нас детей, знала, что мы с Юаном работаем вместе в его мастерской. И еще много чего. Она держит нас за дураков. Юан прав на все сто: она злобное и коварное чудовище и жаждет крови. Звоню ему:
– Это я. Говорить можешь?
– Мама, это ты? – слышу хихикающий голос Дейзи. – Телефон Юана у меня. А он сейчас занимается виндсерфингом. Вообще‑то, забавно получилось, потому что… – Она умолкает и снова хихикает. – Нет, ты весь мокрый! – кричит она.
Слышу в трубке приглушенный смех какого‑то парня.
– Дейзи! Попроси Юана, чтоб перезвонил мне, как только сможет, хорошо?
– Ага.
Когда я отключаюсь, она все еще смеется.
Выхожу из ванной. Элла лежит на диване, смотрит телевизор. Держит в руке пакет, достает из него и поедает печенье с кремом, правда, довольно экстравагантным способом: зубами отскребает крем, а само печенье скармливает собаке, которая лежит рядом с ней, не сводя с ее движущейся руки завороженных глаз.
Элла переводит взгляд с экрана на меня, видит мое вытянутое лицо.
– Я люблю только кремовую серединку, – оправдывается дочь.
– А для собаки столько печенья вредно.
Элла кладет щеку на пушистую спину Мерфи:
– Ну вот, вечно она нам все испортит.
Я стискиваю зубы. Как я и предполагала, помирились мы с ней ненадолго.
– Ты с ним гуляла?
– А зачем с ним гулять? Ему и так хорошо!
Она встает и бросает псу пустой пакет. Он подхватывает, тащит на свое место, рыча, принимается рвать зубами.
– Хоть бы посудомоечную машину загрузила…
– Через минуту я убегаю. Сара уже ждет. Будем наводить порядок у них на чердаке, а за это Сарина мама даст нам двадцать фунтов. – Элла недовольно надувает губы. – Она не хочет использовать рабский труд, в отличие от некоторых.
Так и хочется влепить пощечину, руки чешутся. Надавать по мордам за ее наглость, за ее недобросовестность, за ее наплевательское отношение ко всему и всем. Сжимаю кулаки, окликаю Мерфи. Нет, мне сейчас лучше прогуляться на свежем воздухе. Огромное небо, бесконечное море, может, в этой обстановке мои проблемы побледнеют и на душе не будет так отчаянно плохо.
Я быстро шагаю по песчаному пляжу, растянувшемуся до самого Сент‑Эндрюса. Орла возвращается к нам в поселок – это одно, но Орла, которая возвращается в поселок с твердым намерением признаться, обнародовать обстоятельства гибели Розы… об этом даже подумать страшно. Стараюсь привести мысли хоть в какой‑то порядок, но ничего не получается. С этим невозможно смириться. Орле здесь жить нельзя, это просто немыслимо. Надо как‑то заставить ее понять это.
Вижу, по песчаному пляжу навстречу мне движется чья‑то фигура. Сначала трудно разобрать, мужчина это или женщина. Когда она подходит ближе, вижу, что это Моника.
– Совсем забыла, какой здесь бывает сильный ветер! – кричит она, придерживая развевающиеся волосы. – Ты не против, если я тоже пройдусь с тобой?
– Нет, не против, – отвечаю я, изображая на лице улыбку.
Ну да, вчера занималась любовью с ее мужем, а сегодня вот… пытаюсь вести себя с ней естественно, и, как ни странно, у меня получается. Она идет рядом, стараясь шагать в ногу.
– Элла сказала, что хочет помочь Саре убраться у вас на чердаке.
– Я не поднималась туда уже несколько лет. Юан всю неделю где‑то пропадает, дела у него все какие‑то, я и подумала взять пару отгулов, выбросить всякий хлам. Его барахла там тоже хватает. Вряд ли ему уже понадобится, столько времени прошло.
Доходим до конца песчаного пляжа, карабкаемся наверх по кочкам, поросшим травой, и выходим на дорожку, ведущую к полуразрушенному коттеджу. Здесь еще более ветрено, и мы поплотней запахиваем плащи. Добравшись до самого верха, пыхтим, отдуваемся, я поворачиваюсь, чтоб полюбоваться открывшимся перед нами видом. Море цвета свинца, рокочут волны, с грохотом обрушиваясь на берег, сквозь огромные грязно‑белые облака, гонимые ветром к востоку, кое‑где видно синее небо.
– Здесь у нас так уныло, – вдруг заявляет Моника. – Мрачно, тоскливо, неуютно. В этих пейзажах читается все, что я так не люблю в шотландцах.
– А я так не считаю! – Скашиваю глаза и смотрю на ее профиль. – Эти пейзажи такие яркие, драматичные, захватывающие, а уж восход солнца у нас – такого нигде в мире не увидишь.