– Ане и Джеки были родственные души, инспектор, – произнес Рескальо, заметно волнуясь. – Эти мятежные порывы, отсутствие предубеждений во всем, не только в музыке, но и в человеческих отношениях, это чувство стиля, которое можно назвать… – Рескальо поискал нужное слово, – врожденным. Врожденным, свободным и индивидуальным. Многие музыканты, включая замечательных исполнителей, считали Ане безумной, не в силах ее понять; ее глубокая музыкальность, далеко отстоящая от традиционных и буквальных интерпретаций партитуры, была для них совершенно неприемлема. Действительно, в них обеих ощущалась эта раскаленная магма, которая время от времени пробивалась наружу. Но, как говорил сэр Джон Барбиролли, легендарный английский дирижер, если ты не переходишь границы в юности, что от тебя останется, когда ты постареешь? Мы никогда этого не узнаем, потому что, к несчастью, Ане…
Рескальо не закончил фразу, потому что воспоминания о только что погибшей невесте заставили его зарыдать. Он пытался сдержать слезы, но, увидев, что полицейский протягивает ему платок, оставил эти попытки.
Придя в себя, Рескальо горько улыбнулся человеку, ставшему свидетелем его слабости, и спросил:
– У вас есть хоть какие‑то подозрения относительно того, кто это мог сделать? Обнаружен ли какой‑нибудь след скрипки?
– Расследование только началось, но уверяю вас, что преступник попадет в руки правосудия, а скрипка вашей невесты будет найдена.
Инспектор сделал паузу, прочищая горло, чтобы собеседнику стало понятно, что, к сожалению, настал момент перейти к самой деликатной части беседы и заслушать его показания.
– Сеньор Рескальо, – начал инспектор Сальвадор, пытаясь придать голосу солидность, – думаю, нет нужды объяснять вам, насколько ценны ваши показания для выяснения обстоятельств, которые имели место накануне вечером в концертном зале. Вы не только один из последних людей, видевших жертву в живых, вы еще и один из первых, кто обнаружил ее тело. Я должен задать вам массу вопросов, которые…
– Задавайте, – перебил его итальянец. – Я всеми силами готов вам помочь. Хотя ясно, что Ане не вернуть к жизни, я сделаю все возможное и невозможное, чтобы тот, кто ее убил, гнил бы в камере всю оставшуюся жизнь.
Сальвадор довольно улыбнулся, видя готовность итальянца, и задал вопрос:
– Где вы были, когда услышали, что вашу невесту задушили?
– В мужской раздевалке вместе с другими музыкантами. Я зашел туда после окончания первой части и не уходил до получения этого страшного известия.
– Сколько у вас человек в оркестре?
– Почти сто двадцать. Мужчин и женщин приблизительно поровну.
– Да, равенство сейчас в моде, – заметил Сальвадор. – И для вас это неплохо, потому что около шестидесяти свидетелей могут подтвердить ваши слова.
Эта мысль, высказанная с целью успокоить итальянца, была сформулирована Сальвадором так неуклюже, что возымела обратное действие на собеседника, заставив его защищаться.
– Я что, под подозрением? – Рескальо развернулся как пружина. – Инспектор, зачем мне лишать жизни женщину, с которой мы осенью собирались пожениться?
– Простите меня, – сказал Сальвадор. – Я вовсе не имел в виду того, что вам показалось. Вы свидетель, а не подозреваемый, и тем более не обвиняемый. Речь идет о том, что целый взвод может подтвердить, что вы ни на минуту не выходили из раздевалки с тех пор, как покинули сцену, и до того момента, как узнали о смерти своей невесты. Вы не представляете, от скольких неприятностей это вас избавит во время расследования. У вас не только нет, как вы сказали, никакого мотива для убийства, но если мы не докажем, что вы способны находиться в двух местах одновременно, то у вас не было и возможности совершить преступление даже при наличии мотива.
У вас не только нет, как вы сказали, никакого мотива для убийства, но если мы не докажем, что вы способны находиться в двух местах одновременно, то у вас не было и возможности совершить преступление даже при наличии мотива.
– Я подтверждаю то, что только что сказал, и мои коллеги‑музыканты могут это засвидетельствовать, – торжественно заявил Рескальо. – Но хотел бы спросить, несмотря на всю свою готовность сотрудничать: чем может помочь полиции мое свидетельство, если я оставался все время в раздевалке и ничего не видел и не слышал?
– Это неизвестно. Иногда какая‑то деталь, которая кажется несущественной, оказывается жизненно важной для расследования. Например, есть одна вещь, которая особенно привлекает мое внимание, – продолжал Сальвадор. – Судебный медик сказал мне, что у вашей невесты нет никаких отметин на теле, кроме тех, что связаны с удушением. Конечно, еще не сделано вскрытие, но при отсутствии ушибов, царапин и ссадин высока вероятность, что вашу невесту не затащили в Хоровой зал насильно, она пришла туда добровольно.
– Не имею об этом ни малейшего представления. Возможно, она искала кафетерий и заблудилась, как Агостини.
– Маловероятно. В конце концов, Агостини – приглашенный дирижер, ему не обязательно знать устройство этого здания. Но ваша невеста уже выступала здесь не один раз, правда?
– Да, это так.
– В таком случае ей трудно было заблудиться.
– Вы правы. А ее не могли убить в другом месте, а потом перенести тело в Хоровой зал?
Сальвадор махнул рукой, показав, что его не устраивает эта версия:
– С какой целью? В таком случае убийца рисковал бы, что его может увидеть кто‑нибудь из служителей или проходящий мимо музыкант.
– Возможно, ей надоело ждать в артистической, и она решила пройтись. Или она направилась в Хоровой зал, потому что знала, что там есть рояль.
– Разве их нет в каждой артистической? – возразил инспектор.
– Это инструменты для репетиций, так называемые пианино. У них звук корейского пластика. В Хоровом зале настоящий рояль, «Ямаха», хорошего качества.
– Ваша невеста играла на фортепиано?
– Не так, чтобы давать концерты, разумеется, но довольно неплохо. Имейте в виду, что с музыкальной точки зрения она была очень одарена.
– Почему бы ей вдруг захотелось сыграть на фортепиано после концерта?
– Не знаю. Возможно, чтобы расслабиться. Одно дело играть перед публикой, другое – для себя.
Сальвадору казались неправдоподобными построения итальянца, и он не мог удержаться, чтобы не показать этого:
– Давайте рассуждать рационально: ваша невеста закончила выступление, поскольку ее игра во втором отделении не была предусмотрена. Какое ее поведение было бы наиболее логичным?
– Если предположить, что в поведении женщин можно найти какую‑то логику, – сказал Рескальо, рассчитывая найти и находя отклик у собеседника, – то Ане имела обыкновение зайти в кафетерий и, как правило, выпить пива, которое она обожала.
– И все?
– Потом возвращалась в артистическую и дожидалась там своих поклонников, которые не могли попасть к ней до окончания концерта.
– Она всегда оставалась до окончания программы?
– Не всегда. Когда она знала, что на концерте нет друзей, знакомых или людей, с которыми ей хотелось увидеться, то иногда уходила сразу после первого отделения. Или же, наоборот, садилась в партере, чтобы насладиться музыкой во втором отделении вместе с остальными слушателями. Если это был концерт Бартока, как вчера, я думаю, она бы так и поступила, потому что очень любила эту музыку. Одним из наивысших достижений в ее карьере была запись его Концерта № 2, получившая два года назад «Grand Prix du Disque».