Одним из наивысших достижений в ее карьере была запись его Концерта № 2, получившая два года назад «Grand Prix du Disque».
– Вы собирались увидеться после концерта?
– Да, мы хотели пойти поужинать.
– Вдвоем?
– Да.
– Могу я узнать где?
– Да я и сам не знал. Места заказывала личная помощница Ане.
– Как зовут эту помощницу?
– Кармен Гарральде. Она тоже из Витории, как и Ане, и исполняет роль администратора, агента и делает еще массу вещей. Она обладает… Я хочу сказать, обладала большой властью.
– В каком смысле властью?
– Если Кармен решала, что Ане не будет играть в таком‑то месте или с таким‑то дирижером, та всегда ее слушалась.
– Почему ее не было в зале в день концерта?
– Думаю, потому что она знала, что я приду после концерта в артистическую, а меня она предпочитала избегать. Должно быть, в тот вечер она осталась дома.
– Но у вас нет подтверждения этому, верно?
– Нет.
– По какой причине вы держались на расстоянии друг от друга?
Немного помолчав, Рескальо сказал:
– Я полагал, что Ане должна сама заниматься своей карьерой и не перепоручать этого Кармен. И Кармен, естественно, воспринимала меня как угрозу своим отношениям с Ане. А кроме того… – Итальянец оборвал фразу, но Сальвадор заметил мелькнувшую на его лице гримасу отвращения.
– А кроме того…
– Кармен лесбиянка. И мне всегда казалось, что ее очень привлекает моя невеста.
– Понимаю. А ваша невеста сознавала, что так привлекательна для нее?
– Ане всегда мне говорила, чтобы я не выдумывал глупостей, что Кармен для нее как мать. Но я чувствовал, что в этих отношениях было нечто… нечто извращенное.
Сальвадор некоторое время назад вытащил из кармана пиджака небольшую книжечку и стал записывать в нее самые важные показания итальянца. Наступило продолжительное молчание, во время которого Сальвадор писал под внимательным взглядом Рескальо. Закончив, инспектор спросил, как ему найти Кармен Гарральде, и музыкант объяснил, что она живет в квартире на верхнем этаже, которую Ане купила в Мадриде в районе Лас‑Вистильяс.
– Она чудесно расположена, оттуда видно полгорода, – заметил Рескальо.
Сальвадор, поняв, что ручка пишет еле‑еле, несколько раз встряхнул ее, как градусник, потом даже подышал на кончик, прежде чем задать следующий вопрос:
– Сеньор Рескальо, вы не стали смотреть вчера вечером – и мне кажется, правильно, – на тело своей невесты. Я должен сказать вам, что на груди у нее было написано кровью одно слово по‑арабски.
– Боже мой! – воскликнул музыкант, в ужасе закрывая лицо руками. – Значит, ее мучили?
– Не думаю. Судебный врач считает, что ее сначала задушили, а уже потом написали на теле арабскими буквами слово «Иблис». Вы знаете, что оно значит?
– Не представляю себе.
– Иблис – это мусульманский дьявол. У нас есть причины подозревать, что здесь замешана какая‑то группа исламских фундаменталистов или, возможно, фанатик, действовавший в одиночку. Насколько мне известно, террористы «Аль‑Каиды» настроены против испанцев, особенно после суда по поводу теракта одиннадцатого марта. Вы не знаете, получала ли Ане какие‑нибудь угрозы в последние месяцы?
– Нет, она бы мне рассказала.
– И вы не знаете, у кого могли бы быть причины убить ее?
– Сантори Гота была ее серьезной соперницей на сцене. Но не настолько же, чтобы убивать?
– Японка! Таким образом, дело все больше приобретает международную окраску.
Впрочем, не будем забывать о самом явном следе, исламском. Не могла ли ваша невеста совершить что‑нибудь такое, что вызвало бы гнев мусульман‑фанатиков? Не обязательно, чтобы она публично сжигала портрет Бен Ладена, достаточно нескольких неудачных фраз или неверно истолкованного газетного заголовка.
– Я ничего об этом не знаю. Хотя, раз мы коснулись этой темы… Да нет, это просто смешно.
– Сеньор Рескальо, любая подробность может оказаться важной для расследования. Что вы собирались рассказать?
– Я в приятельских отношениях с одним из четырех тромбонистов Национального оркестра Испании, шведом Уве Ларсоном. Ему очень нравится виолончель, и я немножко учу его игре. Так вот, пару месяцев назад он рассказал мне, что по шведскому телевидению показывали группу молодых исламских фундаменталистов в Гетеборге (это второй по значимости город в стране), которые пытались помешать шведским мусульманам – почти все они сомалийского происхождения – пойти на концерт. Уве также сказал мне, что на арабских женщин, живущих в Скандинавии, постоянно оказывается нажим, чтобы они не играли на музыкальных инструментах и не танцевали, потому что это запрещено.
– Что вы говорите! Неужели музыка тоже запрещена исламом? Я всегда считал, что их фанатизм ограничивается запретом изображать человека (помните знаменитые карикатуры, публиковавшиеся в газетах?) и упоминать всуе имя их пророка.
– Я думал так же, но Уле мне объяснил, что существует крайне традиционалистское движение среди мусульман‑суннитов, так называемые салафиты, утверждающие, что музыка запрещена Кораном.
– Я понимаю, но какая здесь связь с вашей невестой? Вы говорите о Скандинавии.
– Ане в последние месяцы дала несколько концертов в Швеции: Стокгольм, Мальме, Гетеборг. И следующий диск она собиралась записать с совершенно особым оркестром. Вы что‑нибудь слышали об оркестре «Западно‑восточный диван»?
Рескальо достаточно было взглянуть на недоуменное выражение лица полицейского, чтобы понять, что знаменитый оркестр, основанный в 2002 году Даниэлем Баренбоймом, чтобы содействовать согласию между палестинцами и израильтянами, и состоящий из музыкантов обоих народов, совершенно ему неизвестен.
– Этот оркестр каждый год устраивает нечто вроде летней школы в Севилье. Ане была там в прошлый раз, дала несколько скрипичных мастер‑классов, и Баренбойм пригласил ее записать с ними переложение для скрипки с оркестром «Шеломо», – Еврейской рапсодии композитора Эрнеста Блоха, еврея по происхождению.
– Где они собирались записывать этот диск?
– В Барселоне.
Сальвадор принялся постукивать авторучкой по обрезу записной книжки. Это не был беспокойный жест взволнованного человека, а ритмическое, почти музыкальное, постукивание, позволившее итальянцу прийти к выводу, что инспектор воспрянул духом.
– То, что вы рассказываете, имеет смысл, – признал наконец инспектор, несколько секунд подумав над показаниями итальянца. – Я не большой специалист по исламскому терроризму, но знаю, что самый известный в Европе район вербовки террористов, приверженцев джихада, находится ныне в окрестностях Барселоны: Бадалона, Санта‑Колома и Сант‑Адриа. Каждый месяц от трех до пяти мусульман, проживающих в этом треугольнике, едут в Ирак или Афганистан, чтобы пройти там курс подготовки террориста.
– Возможно ли, чтобы решение Ани записать там диск совместно с мусульманскими музыкантами вызвало гнев салафитов?
– Да, очень вероятно. Ваш приятель‑швед не объяснил вам, почему, по мнению этих фанатиков, музыка запретна?
– В их понимании музыка – харам,это слово мусульмане употребляют для обозначения всего запретного. Кажется, слово «гарем» того же корня, ведь это запретная зона, где живет хозяйка дома.