Идти недолго, а там есть два заведения, где музыка не очень громкая, а кроме того, бармен готовит потрясающие коктейли.
Они начали подниматься к площади Кальяо, но на полпути Наталия вдруг воскликнула:
– Черт возьми! Ведь я оставила пакет с дисками в ресторане.
– Тогда беги за ними, – ответил Роберто. – Мы будем ждать тебя на этом углу.
– Нет, сейчас слишком холодно, чтобы вы торчали, как два чучела. Идите в сторону Рейны, а я вас догоню через пару минут.
Наталия рысью пустилась к ресторану, где в дверях столкнулась с официантом, который протягивал ей пакет с дисками.
– Я собирался вас искать, – сказал он.
Наталия, заглянув через плечо официанта, увидела, что стол, за которым они сидели, только начинают убирать. Она спросила:
– Ничего, если я посмотрю, не забыла ли еще что?
– Чувствуйте себя как дома, – ответил он и посторонился, освобождая проход.
Наталия подошла к столу и, обернувшись к официанту, сказала:
– Простите, я задержусь не больше полминуты.
Он отошел, и Наталия, делая вид, что проверяет, не осталось ли чего на стульях, села за стол, взяла бутылочку с маслом и капнула две капли в единственный стакан, наполовину наполненный водой.
Капли не только мгновенно слились в одну, но и приняли вид вызывающего тревогу зеленовато‑желтого глаза, из которого вырвали зрачок.
Стакан принадлежал Арсену Люпо.
В это самое время не так далеко оттуда инспектор Пердомо, сидя у себя дома в кабинете, просматривал на экране компьютера основные электронные газеты, пытаясь понять, не просочились ли в прессу какие‑нибудь важные данные расследования. К его удивлению, прессе уже были известны все подробности.
ЗА УБИЙСТВОМ АНЕ ЛАРРАСАБАЛЬ МОГУТ СТОЯТЬ ИСЛАМСКИЕ ТЕРРОРИСТЫ, –
гласило большинство заголовков. Упоминалось и о его переводе в центральный аппарат УДЕВ, хотя это произошло всего несколько часов назад; при этом приводился его краткий послужной список, завершавшийся хвалебным отзывом на дело, которое он вел в Эль‑Боало.
«Во всяком случае, в этот раз обошлось без вранья», – сказал он себе, ища другие интересовавшие его новости, относившиеся к расследованию убийства Мануэля Сальвадора.
Квартира тонула в полумраке, единственным источником света был экран компьютера, но Пердомо вдруг почувствовал, что за спиной у него кто‑то стоит, и вздрогнул. Это оказался потихоньку пробравшийся в кабинет Грегорио, который подглядывал сзади, наполовину спрятавшись за оконными шторами.
– Грегорио! Как же ты меня напугал! Ты давно тут? Почему ты прокрался молчком?
– Мне хотелось узнать, насколько близко я могу подойти, чтобы ты меня не заметил, – ответил мальчик, очень довольный, что удивил отца.
Пердомо поманил его к себе и нежно обнял.
– Тебе интересно играть? В последнее время ты мало занимаешься музыкой, как я слышу.
– По правде говоря, играть одному иногда не так интересно, как играть вместе с кем‑то.
– Разве у тебя нет приятеля, с которым ты мог бы играть? Пригласи его как‑нибудь домой, и играйте дуэтом.
– Я иногда играю с Начо, но мне быстро надоедает, потому что он играет хуже меня.
– Тебе нужен кто‑то, кто мог бы тебя стимулировать, верно? Например, если хочешь продвинуться в теннисе, то ищешь кого‑то, кто играет лучше, хотя он заставит тебя побегать.
– Вроде того.
– А твой учитель? Ты не можешь играть с ним вдвоем?
– Могу, конечно, только он тоже играет на скрипке и всегда берет себе более трудную партию, ту самую, которую хотелось бы сыграть мне.
– И что тебе нравится играть вдвоем?
– Ты видел фильм «Хозяин морей»?
– Нет. Это о чем?
– Об одном корабле из британской армады, который преследует французских корсаров в эпоху Наполеона. Капитан судна, это Рассел Кроу, играет на скрипке, а корабельный врач, его друг, на виолончели, и они развлекаются вдвоем, играя квинтет Боккерини.
– Квинтет вдвоем? Как это может быть?
– Не знаю, но вот это мне нравится играть: «Квинтетино» Боккерини из «Хозяина морей».
Посомневавшись, стоит ли говорить, Пердомо все‑таки решился:
– Твоему отцу поручено поймать человека, убившего Ане.
– Отлично! – радостно воскликнул мальчик, словно ему сообщили, что его любимая команда заключила контракт с лучшим футболистом сезона.
– Это значит, мне придется общаться со множеством музыкантов, вот я и смогу спросить их, не может ли кто аккомпанировать тебе в твоем «квинтете на двоих».
– Но сначала ты должен посмотреть одну вещь, папа. И пообещай, что не будешь сердиться.
Серьезное лицо Грегорио казалось совсем взрослым. Пердомо представил себя директором банка, который собирается сообщить клиенту, что отказывается предоставить ему кредит.
– Я не могу ничего обещать. Могу только сказать, что бы ты мне ни показал, я буду сердиться гораздо меньше, чем ты на меня, когда я отказываюсь выполнять твои капризы.
Грегорио повел отца в свою спальню и, достав из футляра скрипку, продемонстрировал гриф инструмента, отклеившийся от корпуса в результате удара, который пришелся точно по колковой коробке.
Пердомо несколько секунд стоял с открытым ртом, не в состоянии сказать ни слова.
– Но что случилось? Ты использовал скрипку как спортивный молот? Вот почему я тебя не слышал в последнее время!
– Значит, ты не сердишься, что я уронил ее на пол?
– С каждым может случиться. Ну и я думаю, ты ждешь, что я отдам ее в ремонт, верно?
– Да, конечно, – сказал мальчик не очень уверенно. – Но должен тебе сказать, папа, это недешево.
– Пусть это тебя не беспокоит.
Видя, что сын хочет еще что‑то сказать, но не решается, Пердомо спросил:
– Скажи‑ка, а это не уловка, чтобы я купил тебе новую скрипку?
– Нет, папа.
– Тогда почему у меня странное ощущение, что ты рассказал мне об этой поломке не все?
– Это произошло в метро.
– Я говорил тебе, что не против, чтобы ты ездил в метро, во всяком случае, когда ты не один. С кем ты ехал?
– Ты не понял, папа. Я не ехал в метро. Я
– Кто?
– Скрипач‑виртуоз из Штатов. У него Страдивари. И он решил сыграть в метро в Вашингтоне, чтобы выяснить, сколько народу остановится его послушать. Он только что три дня подряд собирал полный концертный зал в Бостоне, несмотря на то что билеты стоили по сотне евро. Но в метро около него почти никто не остановился.
– А что был за спор? С кем ты спорил?
– С двумя приятелями из колледжа. Я говорил им, что причина, по которой люди не останавливались, не в том, что они не любят скрипку. Они не останавливались, потому что Джошуа Белл выбрал пьесу Баха, в которой нет ни ритма, ни мелодии, – «Чакону». Если бы он сыграл «Размышление» из «Таис» или какую‑то другую, более известную вещь, около него собрался бы народ, как около меня.