Я попытался объясниться:
– Вам трудно понять. Я имел в виду одного приятеля с мазохистскими наклонностями.
– Ваши знакомые меня не интересуют, – ответила она холодно. – Нет, речь не о нем. Я пришла, чтобы сообщить вам о смерти Наталии Велит.
На мгновение я застыл с разинутым ртом и выпученными глазами. Когда я, наконец, смог реагировать, ничего умного мне в голову не пришло.
– Наталия умерла? Вы шутите?
Судя по виду инспекторши, это была не шутка. Она покачала головой:
– К сожалению, нет. Как это ни прискорбно, я должна сообщить вам, что мадемуазель Велит сегодня утром нашли мертвой в собственной квартире.
Меня словно по голове ударило. Последние воспоминания о спиртном и конопле улетучились в одно мгновение.
Я никогда ни на одну минуту не мог представить себе, что Наталия может умереть. Тот простой факт, что ее лицо еженедельно появлялось на глянцевых страницах, делал ее бессмертной в моих глазах. Она была такой же, как супергерои комиксов – нестареющей и непобедимой.
Наталия не могла умереть. Я категорически отметал саму мысль об этом.
– Вы, наверное, ошибаетесь. Я видел ее прошлой ночью, мне показалось, что она в отличной форме. Вы нашли в ее квартире труп и решили, что это она. Я хорошо знаю Наталию. Она любит подразнить людей. Она вдруг возьмет и появится как ни в чем не бывало, губки бантиком. Это удивительная девушка. Она...
– Господин Кантор, – сказала инспекторша, ставя чашку на столик, – я понимаю, что вам трудно осознать эту новость, но ваша бывшая подруга действительно умерла. Ее агент опознал тело. Нет никаких сомнений, что это именно она.
Я почувствовал, как по моим щекам покатились слезы. Удар был слишком тяжелым. Последний раз я плакал, когда мне было пять лет, а потом решил, что больше ни одно горе не сравнится с тем, которое я тогда пережил. И я просто исключил слезы из арсенала своих эмоций. Даже когда Наталия бросила меня, я не сумел показать ей, насколько это для меня горько. Впрочем, она постоянно упрекала меня в безразличии. Она говорила, что я холодный и бесчувственный, что моего эгоизма ничем не прошибешь.
Я не сердился на нее за это. Она ничего не знала о моем детстве.
Я думал, что за двадцать пять лет воздержания мои слезные железы полностью высохли. Создавалось впечатление, будто эмоции, накопившиеся за это время, внезапно хлынули через край.
Я даже немного обрадовался, что смог так расслабиться.
Инспекторша казалась смущенной. Она отвела глаза и терпеливо ждала, чтобы я успокоился.
– Как она умерла? – спросил я между всхлипами.
– Мы еще не уверены, но, судя по всему, она была убита.
Я не сразу отреагировал. Я прокрутил в голове все слова этой фразы и в конце концов вычленил нужное. В моем мозгу вспыхнули огромные, мигающие неоновые буквы: «убита».
– Ее кто‑то убил? – перевел я, стремясь убедиться, что все понял правильно.
Следовательница кивнула. Я начинал понимать причину ее прихода. Она приехала не просто для того, чтобы сообщить мне о смерти Наталии. Многолетний опыт просмотра теледетективов подсказывал кое‑что другое.
Инспектор Коломбо не тратит времени на распивание чаев с семьей жертвы. Он не делает ничего бесполезного. Он – сторонник рационального планирования и жесткого руководства персоналом.
Если уж инспектор удосуживается выйти из своего кабинета, то только для того, чтобы допросить потенциального подозреваемого и, как бы между прочим, вырвать у него признание. Его добродушная внешность обманчива, так же обманчива, как светлые глаза этой хорошенькой следовательницы.
Да, дело принимало скверный оборот.
– Вы задержали убийцу?
– Еще нет. У нас есть несколько предположений, но пока ничего конкретного.
– Наверное, это грабитель. Что у нее украли?
– Ничего.
Убийца вошел через дверь. Либо у него был ключ, либо Наталия сама открыла ему.
– А это означает, что она его знала, – закончил я. – Должен ли я сделать из этого вывод, что вы подозреваете всех ее знакомых?
– Пока что да. Мы не исключаем ни одного следа.
– Не ходите вокруг да около, задавайте вопросы.
– Хорошо, господин Кантор...
– Алекс. Называйте меня просто Алекс.
– Отлично, господин Кантор. Где вы были вчера вечером и что делали ночью?
Ее первоначальная любезность сменилась плохо скрываемой враждебностью. Я не мог на нее за это обижаться. Она делала свое дело. Даже если я был ей симпатичен, в чем я уже начинал сомневаться, она должна была сохранять объективность.
Я настроился на сотрудничество и откровенность, надеясь, что эти добрые намерения сыграют мне на руку в ходе расследования.
– Мы открыли новую экспозицию в галерее, которой я занимаюсь, потом отправились отметить это в «Инферно». Наталия тоже была там, но поговорить с ней мне не удалось. Примерно в два часа я оттуда ушел.
– А потом? Вы вернулись домой?
– В каком‑то смысле. По дороге я задержался в баре, или в двух барах, и немного выпил. Сюда я добрался где‑то около половины седьмого.
– Кто‑нибудь сможет подтвердить ваши слова?
– Моя сотрудница Лола находилась вместе со мной в «Инферно». Я ушел раньше, чем она. Что касается дальнейшего, боюсь, вам никто не поможет. Я не имею привычки просить телефоны у всех, с кем пью.
– Очень жаль... А что вы делали, вернувшись домой?
– Я был совершенно вымотан. Я лег.
– Но перед этим вы ведь говорили с кем‑то по телефону, не так ли?
Тут я понял, почему инспекторша уже явилась ко мне. «Кто‑то» назвал ей мое имя. Кемп, чертов гад!
– Вы звонили господину Кемпу, верно?
– Да, верно. Я только вошел и тут увидел эту фотографию Наталии, – сказал я, показывая на журнал. – Я завелся, потому что слишком много выпил. Это было глупо с моей стороны.
– Насколько я поняла, ваши отношения с Наталией складывались не лучшим образом. Господин Кемп сказал мне, что вы хотели во что бы то ни стало получить ее новый номер телефона.
– Я просто хотел поговорить с ней. С того момента, как мы расстались, я ничего не знал о ней. Кемп отказался дать мне номер.
– Вы пошли к ней, господин Кантор?
– Конечно нет!
– Вы уверены? Вы были пьяны, как сами сказали. Вы уже не понимали, что делаете. Вы пошли повидаться с ней, а там вас понесло. В таком случае у вас будут смягчающие обстоятельства. Но вы должны все рассказать мне.
– Это полный бред! Что еще вы придумаете?
– Я ничего не придумываю. Я просто пытаюсь понять, что произошло прошлой ночью. По словам господина Кемпа, вы грозились пойти к жертве.
– Это была пустая угроза. Она оставила меня два месяца назад. Если бы я хотел высадить ее дверь, я бы сделал это уже давно.
Эти слова, судя по всему, возымели свое действие. Я произнес их с самым искренним выражением, во всяком случае, я на это надеялся. К тому же я не был похож на убийцу. Я чему‑то учился, я помнил наизусть номер серии (а это как‑никак тринадцать цифр!) варианта «Ночи» Жака Монори, выставленного на продажу в галерее, да и по истории бокса мне не было равных.
Подумав, я заменил последний аргумент на другой: убийцы не пользуются одеколонами от Дольче и Габбана, вот так. Действенно и неопровержимо.
Я уже собирался поделиться этими соображениями личного порядка с инспекторшей, но тут она поднялась:
– Я ухожу, господин Кантор. Благодарю вас за сотрудничество.
– Полагаю, мне надо связаться с вами, если я что‑то вспомню?
– Вы смотрите слишком много американских фильмов. У нас так дела не делаются.