У нас так дела не делаются. Давайте договоримся, что это я вам позвоню, если мне надо будет проверить информацию. Идет?
Что я мог ответить? Я молча пожал ей руку и посмотрел, как она спускается по лестнице. Определенно, классная деваха. Дивная попка, подчеркнутая немного тесноватыми джинсами.
Тут я сообразил, что даже не знаю ее имени.
Уже после того, как инспекторша скрылась из виду, я какое‑то время постоял на лестничной площадке. До меня только сейчас стало доходить, что Наталия умерла.
Когда она ушла от меня, я большую часть времени лежал на кровати, с косяком под рукой, и пытался понять, что именно привязывало меня к ней.
Главный вопрос был очень прост: действительно ли я любил Наталию или же просто находился в плену у привычки, простой привычки к ее запаху или к ощущениям, испытываемым при прикосновении к ее коже? В первом случае мне следовало бы реагировать и пытаться вернуть ее; во втором – решительно перевернуть страницу.
Будучи не в состоянии принять какое‑то решение, я придумал длинный список вспомогательных вопросов, почерпнутых, по большей части, из дамских журналов. Вопросы варьировались от «Какие ассоциации вызывает у вас ее имя?» (закат на пляже в Довилле, картина Леонор Фини, платье от Джона Гальяно, с пышными оборками и кружевами) до «Если вы увидите похожую на нее женщину, что вы подумаете:
A. Она могла бы быть хорошенькой, не будь на ней этой шапки и мешковатых штанов (срочно отправить одеваться в «Зара»).
Б. Не стоит упускать такую возможность. Я скажу ей, как она прелестна и даже больше, если получится (исключено).
B. Эта женщина напрасно подражает стилю моей возлюбленной, она ей в подметки не годится (полный отстой: если ваше избранница – топ‑модель, такое можно сказать о большинстве женщин).
Г. Я даже не смотрю на нее, мои мысли целиком заняты предметом моей страсти» (мой любимый ответ).
Поскольку список вопросов оказался бесконечным (или почти бесконечным), я перешел от отдельных листков к школьной тетрадке в твердой обложке. Я заполнял своим нервным почерком страницу за страницей, не соблюдая полей. Потом, с помощью Лолы, всегда готовой доказывать, что любовь приносит неприятности, я составил хитрую таблицу. Мы присвоили каждому вопросу определенное число баллов, сумма которых должна была показать, насколько искренне я привязан к Наталии.
Каждые полчаса я хватал тетрадку и проходил тест. Но как бы я ни мухлевал, занижая степень моей любви к ней или меняя шкалу оценок, результат неизменно оказывался одним и тем же: я был действительно влюблен.
Конечно, мой вопросник не помог мне ни решить стоявшую передо мной дилемму, ни даже приглушить боль от разрыва, но, по крайней мере, он отвлекал меня. Это домашнее лечение оказалось эффективным, потому что я сумел пережить расставание с Наталией. Ей повезло меньше.
И вдруг я осознал все значение этой банальной фразы. Я больше никогда не увижу ту, которую любил больше всех на свете. Я больше не почувствую запах ее возбужденного тела, вкус ее пота после любовных объятий. Моя рука больше никогда не прикоснется к ее нежной коже.
Боль снова обрушилась на меня, и с такой силой, что я упал на пол, возле дивана. Прижавшись лицом к фотографии Наталии, я долго лежал без движения, содрогаясь от рыданий. У меня больше не оставалось сомнений в том, что мои слезные железы функционируют нормально.
Потом изнеможение уступило место протесту. Меня охватила дикая жажда мести. Это чувство было мне хорошо знакомо. Оно не оставляло меня ни на одну секунду за последние двадцать пять лет.
Изо дня в день я жил с этой, глубоко укоренившейся во мне ненавистью. Я научился подавлять ее. Я знал, как сдержать ее, чтобы потом она вырвалась наружу бурным потоком. Когда настанет время, мне не потребуется обрушивать на противника град боковых ударов, достаточно будет одного‑единственного, прямого.
В данный момент требовалось хорошенько поразмыслить. Я постарался глубоко дышать и постепенно успокоился. Я оторвал обложку журнала, посвященного Наталии, сложил ее вчетверо и сунул в карман джинсов.
Когда я найду сделавшего это мерзавца, я покажу ему фотографию, но только после того, как разобью ему рожу и раздроблю колени бейсбольной битой. Я пощажу только его глаза, чтобы он умер, глядя на безупречные черты женщины, которую я так любил.
Я решил, что мне надо пройтись, чтобы расслабиться. Я взял куртку и направился к галерее. Мне нужно было поговорить с Лолой. Она могла дать хороший совет по части мести. Я убедился в этом за время нашей короткой связи, и воспоминания еще не остыли.
Лола отличалась хитростью и изобретательностью. Ей нравилось причинять страдания ближнему, и к этому делу она подходила всерьез. Да, более порочного существа среди моих знакомых не было.
Уж она‑то сообразит, с чего начать.
Когда я вошел в галерею, Лола показывала экспозицию какому‑то посетителю. Она приветствовала меня почти незаметным жестом и вопросительным взглядом. Она не знала, что случилось ночью, и удивлялась, почему я пришел так поздно. Я, не останавливаясь, прошел мимо нее прямо в свой кабинет. Несмотря на наше плачевное финансовое положение, работать мне не хотелось.
У меня затеплилась надежда, что этот человек проявит хоть капельку здравого смысла и убежит, так ничего и не купив. Вкладывать деньги в скульптуры Бертена – скорее всего, дело дохлое. Сам я ни за что на свете не пожелал бы иметь что‑либо подобное у себя в квартире.
В приступе человеколюбия я чуть было не бросился к нему, чтобы удержать от прискорбной ошибки, которую он собирался совершить. Однако лень возобладала над побуждением проявить порядочность. Не найдя в себе силы покинуть уютное, мягкое кожаное кресло, я так и остался сидеть.
Мой взгляд блуждал по комнате, пока не наткнулся на портрет молодого итальянского аристократа, висевший на стене сбоку. Вдруг я вспомнил, что в столе у меня спрятан «магнум». Я открыл ящик и взял револьвер. С другой стороны прозрачной перегородки Лола вместе со своим клиентом погрузилась в изучение скульптуры. Они не обращали на меня ни малейшего внимания. Следовательно, я мог развлекаться со своей новой игрушкой, не рискуя никого перепугать.
Несколько секунд я взвешивал револьвер в руке, потом, не раздумывая, сунул его за пояс. Я всегда мечтал сделать это. Прикосновение ледяной стали к коже вызвало в памяти старые фильмы. Оружие у меня было, не хватало главного: соответствующей мины. Я колебался между грозным взглядом Мела Гибсона и свирепым оскалом инспектора Гарри. В конце концов, я предпочел им обоим Такеси Китано в «Королевской битве», фильме, где он заставляет целый класс японских лицеистов перестрелять друг друга, а сам в это время уписывает за обе щеки печенье.
Поскольку в пределах моей досягаемости не было ни печенья, ни японских лицеистов, мне пришлось напрячь воображение, чтобы полностью слиться со своим персонажем. Я закрыл глаза и сделал медленный вдох. Когда я снова открыл глаза, на моем лице играла странная вымученная улыбка Китано, и я был готов уничтожать врагов без малейших сожалений.
Повинуясь инстинкту, я вытащил несколько патронов из коробочки с боеприпасами и вложил их в магазин револьвера. Это оказалось по‑детски легким делом. Я спустил предохранитель и дослал патрон в ствол.
Отличная мысль пришла в голову Бертену – оставить мне револьвер. В нужный момент я сумею им воспользоваться.
Пока что следовало как можно скорее спрятать «магнум». Я подошел к картине и повернул ее. Идею прятать сейф за картиной нельзя было назвать гениальной, но я надеялся, что дверь из бронированного плексигласа отпугнет потенциальных грабителей. Кроме того, мне нравилось, что я могу использовать то единственное, что осталось мне на память от матери, для маскировки своего тайника.