Я набрал код, приоткрыл дверцу сейфа и положил туда револьвер, потом привел все в прежний вид. Тонкое породистое лицо юного аристократа снова смотрело на меня. Я ничего не знал об этой картине. Моя мать купила ее незадолго до смерти. Больше мне ничего не было известно. Тем не менее я глубоко любил этот портрет, от которого исходила удивительная жизненная сила. Молодому человеку удалось пережить века без видимых потерь. Время нисколько не охладило его пыла. Его нарисовали около четырехсот лет назад, а он все так же горделиво выставлял напоказ свой аристократизм.
Внезапный стук в плексигласовую дверь заставил меня подскочить.
– Алекс, к тебе можно? – спросила Лола.
– Конечно, заходите.
Лола жестом предложила своему клиенту, мужчине лет шестидесяти, пройти в дверь первым. Зайдя, она указала ему на ближайший стул. Мужчина улыбнулся в знак благодарности и сел напротив меня. Повернувшись к Лоле, он ждал, пока она представит нас друг другу.
– Это Алекс Кантор, директор галереи, – сказала она, указывая на меня. – Господина Д'Изолу интересует ряд работ Сэмюэля Бертена. Он хотел бы узнать о ценах.
– И обсудить их, разумеется... Вы ведь делаете скидки при покупке нескольких работ?
Мужчина изъяснялся на безупречном французском, его интонации были настолько точными, что я не мог опознать его акцент. Наверное, в детстве он учился в Швейцарии, в частной школе для мальчиков из богатых семей. Тщательно ухоженные ногти, волосы, уложенные пышной шелковистой волной, и соответствующий бумажник (во всяком случае, я на это надеялся). Явно уроженец Испании или Италии, но определить конкретнее мне не удавалось.
Отличный покрой костюма послужил аргументом в пользу второй гипотезы. Такую одежду шьют специально, чтобы скрыть несколько лишних килограммов, не придавая человеку сходства с затянутой в корсет героиней елизаветинского романа.
– Прежде всего, я стремлюсь удовлетворить просвещенных любителей. Нет большего счастья для галериста, чем поделиться с другими своими ощущениями и предпочтениями. В случае с Сэмом вы застрахованы от любого риска. Его работы уже находятся у самых известных коллекционеров. И это – всего лишь начало. Эта первая крупная ретроспективная выставка позволит ему выйти на новые рубежи. Через пять лет его скульптуры будут стоить в десять раз больше, чем сегодня.
Я механически произнес привычные слова. Но, несмотря на все благие намерения, одного взгляда в сторону выставленных произведений мне хватило, чтобы утратить всякую убедительность. Голос звучал так фальшиво, что мне почти стало стыдно.
А как Бертену‑то не стыдно предлагать на продажу эти скверные карикатуры на искусство? Любой человек, обладающий хоть граммом здравого смысла, мог понять, что талантом тут и не пахнет. Сэм не имел ничего общего с творцом. При самой большой снисходительности, его можно было бы счесть подражателем. Что до меня, я склонялся к такой характеристике, как «ничтожество».
Короче говоря, Бертен был чемпионом мира по смешиванию художественных коктейлей. Он не боялся сочетать несочетаемое. Немного от Уорхола, капелька от Раушенберга, чуточка от Баскиа – на потребу моде, намек на Софи Каль, чтобы внести в свою работу хоть нотку теоретической оправданности: Сэм без стеснения прикрывался именами, чаще всего встречавшимися в журналах по искусству. Однако даже в качестве плагиатора он оставался ничтожеством. Он не сумел до конца отрешиться от поп‑арта, ничего не понял в повествовательном изображении, а в последнее время усердно принялся уродовать арте повера.
Этого типа можно было назвать ходячей катастрофой – самым страшным, что случилось с искусством после неразумной страсти, которую один из наших бывших президентов испытывал к некоему Вазарели. Я вдруг пожалел о том, что не дал Лоле продырявить его шкуру настоящими пулями. Я мог бы сжечь его труп вместе со всеми этими, не подлежащими продаже отбросами.
Я вдруг пожалел о том, что не дал Лоле продырявить его шкуру настоящими пулями. Я мог бы сжечь его труп вместе со всеми этими, не подлежащими продаже отбросами.
Лола, стоявшая позади клиента, воздела глаза к небу, уже готовясь проводить его к дверям. Однако мужчина словно бы не понял иронию, содержавшуюся в моих словах, и указал на гигантского идола, сварганенного из спрессованных старых консервных банок пива «Кэмпбелл». Это произведение имело около двух метров в высоту и стояло на стальном постаменте, весившем почти тонну. Чтобы установить его, требовалась команда из пяти человек и подъемный кран.
Тем больше мне хотелось, чтобы оно поскорее перестало загораживать целый угол галереи. Когда я садился за стол в кабинете, эта мерзкая куча ржавого металла уменьшала мне возможности обзора чуть не наполовину. Она разве что не снилась мне в кошмарах. Ради того, чтобы она исчезла, я был готов на все, даже на то, чтобы лично разрубить ее на мелкие кусочки. Поэтому вопрос собеседника прозвучал для меня сладкой музыкой:
– И сколько стоит эта скульптура?
– Сейчас взгляну в каталоге, – ответил я, листая альбом, каждая следующая страница которого была еще страшнее предыдущей.
Судя по всему, Лолин клиент отличался очень скверным вкусом. Выбранное произведение находилось на предпоследней странице. Я подумал, что у меня не будет другой возможности продать его. Тем не менее я назвал сумму, на четверть превосходившую указанную в каталоге.
В конце концов, следовало проявить последовательность: если уж появился человек, способный, в слепоте своей, захотеть купить скульптуру Бертена, надо содрать с него как можно больше денег.
– Отлично, я беру ее, – к моему великому удивлению, произнес он. – Думаю, вы не будете возражать против того, чтобы я присовокупил к моей небольшой личной коллекции и этого маленького идола, стоящего на дальнем столике. Как он называется?
– «Матери всех католических очагов, соединяйтесь!»
– Простите?
– Это название: «Матери всех католических очагов, соединяйтесь!». Бертен сделал его из обломков старого телевизора, который своими руками сбросил с крыши здания Си‑эн‑эн в Нью‑Йорке. Замечу, кстати, что это творение стоило ему двух суток под арестом. В цену работы входит сумма залога, который ему пришлось заплатить, чтобы выйти на свободу. Конечно, если вы это купите, можете окрестить его заново и называть по‑другому. Сэм весьма уступчив в том, что касается названий.
– Двадцать тысяч евро за обе вещи вас устроит?
– Отлично... – пролепетал я, пораженный тем, что жалкие художественные способности Бертена могут спровоцировать такую расточительность.
– Можно ли рассчитывать на доставку в течение месяца? Я живу в Риме.
– Нет проблем. Я лично займусь всем, начиная с демонтажа тотема. Поверьте, мне это доставит удовольствие.
– Завтра же с вами свяжется моя помощница. Деньги будут переведены еще до конца недели.
Мужчина встал и надел пальто. Он протянул мне свою визитную карточку, и я сунул ее прямиком во внутренний карман куртки, даже не взглянув. Я постарался не очень сильно стискивать руку, которой предстояло подписать поручение о денежном переводе.
– И последнее, господин Кантор. Мне хотелось бы, чтобы вы лично занялись доставкой. Вы смогли бы дать мне советы по размещению работ. А я воспользуюсь этим и покажу вам свою коллекцию.
– С огромным удовольствием. Я уже давно мечтаю ненадолго заехать в Рим. Я не был в Италии с самого детства. Это пойдет мне на пользу.
– Прекрасно. До свидания.
– До скорого, надеюсь. Когда снова окажетесь в Париже, заходите к нам. Мы любим таких клиентов, как вы.
Услышав мою последнюю реплику, Лола побелела. Она провела пальцем по шее в области сонной артерии, давая мне понять, какая участь ожидает меня, если мои бесконечные провокации сорвут продажу.