Если что‑то в работе, вели прекратить.
– Ну и куда мне девать все это? – Молья позволит Франклину в последний раз издевательски пнуть его. Пускай. Если так легче для его самолюбия.
Франклин не заставил себя ждать.
– Возьми папку с делом и положи ее на кресло себе под задницу! – И Франклин пошел к выходу. В дверях он обернулся: – Я не шучу, Моль. Не желаю даже слухов о том, что ты продолжаешь возиться с этим делом.
Молья поднял руки, словно перед задержанием.
– Нет проблем. У меня полно других забот.
– Иногда я начинаю в этом сомневаться, – сказал Франклин, после чего в коридоре раздался скрип его удаляющихся шагов. Прежде чем завернуть за угол, он взглянул в затянутое проволочной сеткой оконце. Молья захлопнул картонную папку с делом, аккуратно положил ее на кресло и придавил своей задницей.
Тина взяла из рук Слоуна листок с сообщением и, с подозрением оглядев собственный почерк, вернула ее Слоуну.
– Не знаю.
Слоун засмеялся.
– Полагаю, он это не разъяснил.
Она опять взяла бумажку, опять проглядела ее, вернула.
– А что, разве говорится, что разъяснил?
– Так кто же он такой?
– Почем мне знать? Возможно, какой‑нибудь предприимчивый юнец, занимающийся прогнозами на бирже. Тебя такие одолевают в последнее время.
Он улыбнулся.
– А мы не могли бы узнать поточнее?
– Позвони.
Слоун поднял бровь.
– О, поняла. Под «мы» подразумевалась я! – Она вырвала из его рук бумажку и, закатив глаза, удалилась, что‑то бормоча себе под нос.
Минуту спустя она вернулась.
– Ты прямо метеор.
– Могла бы и побыстрее. Позвонила Диана. Его Величество желает переговорить с тобой насчет твоих переговоров с «Трансамериканской страховой компанией» в понедельник утром. Хочешь, я отведу следующие три часа твоего времени на разговор с этим бахвалом?
Беседовать с Бобом Фостером Слоун был не в настроении.
– Что ты ей сказала?
– Дала ей от ворот поворот. Сказала, что ты в туалете. Если она еще раз позвонит, скажу, что ты убежал, прежде чем я смогла передать тебе, что она звонила.
И она самодовольно улыбнулась Слоуну.
Он быстро стянул со спинки кресла ветровку.
– Ты гений.
– Слова ничего не стоят. Я хочу прибавки к жалованью.
– Я бы задержался и подал заявление насчет тебя, но не хочется превращать тебя в лгунью в глазах Дианы. Приятного тебе уикенда.
Она приложила руку к груди жестом регулировщика перед школой, вручила ему папку с его страховочными документами, а заодно и три листа бумаги вместе с ручкой.
– Задержитесь еще на секундочку, мистер Мощнейшее оружие. Требуется ваш автограф.
Он расписался на каждом листке и отдал ей бумаги.
– Что это я подписал?
– Ничего существенного. Прибавка к жалованью Тине. Оплаченный отпуск Тине. И моя ежегодная инвентаризация. Взяла на себя смелость заполнить все графы без тебя.
– Ну и как обстояли дела в этом году?
– Как всегда, без сучка без задоринки.
– Молодец.
Сунув в карман розовую бумажку с сообщением и сбив чуть‑чуть набок картину на стене, он подмигнул ей, проходя мимо, и исчез в коридоре.
Том Молья выждал до предвечерних часов с тем, чтобы Клей Плешуин не усмотрел в его отсутствии ничего, кроме легкого дисциплинарного нарушения в конце недели. Уходя, он даже передвинул на доске эту чертову магнитную бирку, так его раздражавшую, что он всегда забывал это делать.
Уходя, он даже передвинул на доске эту чертову магнитную бирку, так его раздражавшую, что он всегда забывал это делать. Он подозревал, что доска – изобретение Франклина, сводного брата Плешуина. Франклина хлебом не корми, но дай последить за полицейскими, особенно за Мольей. После двадцати лет приходов и уходов когда ему вздумается Молья не мог свыкнуться с идеей табеля и не допускал, что кто‑то может контролировать его приходы и уходы, кроме, может быть, жены, заслужившей это право тем, что терпела его целых двадцать два года их совместной жизни. Доске же он объявил войну.
Сидя в своем изумрудно‑зеленом шевроле 1969 года выпуска, он мысленно проигрывал свой разговор с помощником генерального прокурора Риверсом Джонсом. Он просеивал все сказанное Джонсом, прикидывая, что из этого можно извлечь.
Слова летели и шуршали, как листья в листопад. Но слово «расследование», оброненное Джонсом, не было случайной оговоркой. Министерство юстиции расследовало очевидный случай самоубийства, и распоряжение исходило из Белого дома. Почему? Логичное объяснение тут могло быть только одно: кто‑то не уверен, что это самоубийство, а значит, существует вероятность убийства, что касается уже его, Тома Мольи.
Он повернул направо на Шестую авеню, въехал в узкий проулок за двухэтажным кирпичным, крытым штукатуркой зданием с дымчатыми окнами и вылез из машины. Разогретый асфальт на стоянке призрачно поблескивал. Еще не открыв металлическую запасную дверь и не поднявшись по черной лестнице, он уже вспотел. Сотрудников он не застанет. На самой верхней площадке он толкнул внутреннюю дверцу и очутился в помещении с кондиционером, наполненным оглушительными раскатами группы «Ю‑2». Быстро пройдя зал для посетителей, он углубился в коридор, где пахло патолого‑анатомическим исследованием – схоже с запахом сырой печени.
Доктор Питер Хо сидел на вращающемся табурете, склонившись над еще не полностью вытащенным из темно‑зеленого мешка трупом. Мощную лазерную лампочку он держал в зубах, высвобождая руки для манипуляций зажимами и пинцетами, с помощью которых раздвигал один за другим слои кожи. Хо был само внимание, если не считать того, что каждые несколько секунд он ударял своим стальным хирургическим инструментом по краю ближайшего лотка в такт музыке, исполняемой его любимой группой.
Замедлив шаг и ступая на цыпочках, Молья приблизился и схватил Хо за плечо.
Окружной коронер вскочил так стремительно, будто его сбросило с табурета, и метнулся на середину комнаты. Лазерная лампочка полетела прямо в разверстую грудную полость трупа, зеркальце на лбу Хо соскочило с обода, а очки, упав с переносицы, повисли на закрепленной вокруг шеи цепочке.
Хо тяжело дышал, красный и злой.
– Черт возьми, Моль, я же просил тебя больше так не делать!
Молья со смехом поднял табурет.
– Ты принял меня за одного из своих клиентов – вдруг ожившего и набросившегося на тебя, а, Питер?
Шутка эта могла бы ему надоесть, если б не живейший, в который раз, испуг Питера. Осанистый толстощекий азиат никогда бы в этом не признался, однако Молья был уверен, что коронер округа Джефферсон боится мертвецов. Точь‑в‑точь механик, боящийся машин.
– Вот будешь продолжать в том же духе, так и станешь моим пациентом! – опять взъярился он. – От тебя можно и инфаркт схлопотать!
– Разве уже нельзя просто заглянуть поздороваться?
– Так ты поздороваться хотел? Почему ж не зайти через основной вход, как нормальные люди ходят, чтобы я услышал звонок?
Хо поправил зеркальце на лбу. Молья поднял руку, загораживаясь от яркого света.
– Но задняя дверь ближе к парковке. Звонка ты за всем этим грохотом все равно бы не услышал. А кроме того, мы оба прекрасно знаем, что нормальным меня не назовешь.
– Музыка «Ю‑2» – это вовсе не грохот. А с последним я соглашусь – нормальным тебя не назовешь.