Ты должна дать ему описание этого человека. Рассказать ему, что квартиру мою взломали. Что был составлен полицейский протокол. И скажи ему, пусть пошлет кого‑нибудь, чтобы порасспрашивали соседей – может быть, кто‑то его видел. Ездит на фургоне. Кто‑нибудь мог заметить номер лицензии.
– Хорошо, – сказала она.
Медбрат сделал еще несколько шагов в палату.
– Миссис Слоун...
– Заставь детектива опросить жильцов – не видали ли они этого мужчину, не говорили ли с ним. Ведь от кого‑то из них он должен же был узнать, что Мельда в доме нечто вроде смотрителя. Иначе он не стал бы обыскивать ее квартиру. И скажи ему, пусть позвонит в телефонную компанию. Наверняка выяснится, что никаких ремонтов и устранений неполадок предусмотрено не было. Это уж как пить дать.
– Миссис Слоун, простите меня, но...
Она повернулась к медбрату, затем снова к Слоуну.
– Ты задний вестибюль в моем доме знаешь, ну тот, что возле навеса для автомобилей? Посоветуй Гордону осмотреть там стену.
– Зачем?
– Дырку от пули поискать.
Глаза ее расширились.
– Пусть поищет.
Пухлый медбрат тронул ее за локоть. Она резко обернулась.
– Отстаньте, слышите! Я с мужем говорю.
Медбрат отстал.
Слоун улыбнулся.
– И еще одна просьба. Раздобудь мне мой портфель.
Она недоуменно взглянула на него.
– Портфель?
– Я оставил его в кабинете под столом. Помнишь?
– И положил в него почту, да?
– Так вот, достань его. Принести мне его сюда сможешь?
Она кивнула и направилась к двери, потом остановилась, словно внезапно вспомнила о чем‑то, и вернулась. Подойдя к краю его койки, она стиснула его руку. Потом наклонилась, поцеловала его в щеку и, помедлив секунду, вновь пошла к двери.
Тина стояла у окна с чашкой травяного чая в руках, разглядывая знаменитый вид, который туристы могли приобрести у любого фотографа в Рыбацкой гавани: залитые ярким утренним светом пролеты Золотых ворот сверкали, словно действительно были сделаны из драгоценного металла, но другая часть моста и Морской мыс, куда был перекинут мост, все еще терялись в волнах беловатого тумана.
Словно смотришь на картину – двухмерную, лишенную объема. Мысли ее витали далеко. Она вновь переживала недавний разговор с Дэвидом и детективом в холле.
Фрэнк Гордон был коренаст и хмур; он так глядел на собеседника, будто сомневался даже в том, правильной ли фамилией он представился, – правда, в ее случае такая подозрительность была отчасти оправданна. Несмотря на весь скептицизм Гордона, она настойчиво внедрила в его сознание все то, что Слоун попросил ее ему рассказать. Гордон записывал ее слова, а когда она кончила, он запыхтел, раздувая ноздри. Если скепсис его и не улетучился, от нее он это скрыл. Слоун передал ему факты, факты осязаемые, которые он был в состоянии проверить, и Тина понимала, что смущало детектива. Гордон не хотел верить этой истории, но иного выбора, чем взяться проверять, у него не оставалось. Он захлопнул блокнот и, вызвав местного секьюрити, отдал тому распоряжение следить за дверью в палату. После этого он повернулся и ушел, оставив Тину в холле.
Тут она почувствовала, как усталость одолевает ее, въедается в мускулы лица и шеи, как деревенеет голова, становясь тяжелой, словно с похмелья, после двух стаканов красного вина, но теплый, пахнущий апельсином чай сейчас возвращал ее к жизни.
– Прошу прощения. Разговор оказался длиннее, чем я ожидала.
Доктор Найт повесила трубку. Тина отвернулась от окна. Найт сидела за захламленным столом в скромных размеров кабинете, походившем скорее на склад, чем на комнату для работы.
По стенам были развешаны дипломы, на полках красовались грамоты, но фотографий – мужа, детей либо даже любимца семьи – домашнего животного – Тина не заметила. На круглом столике справа высилась кипа папок. Без очков черты врача казались мельче, а лицо – страннее. Желтый линованный блокнот на письменном столе Найт был испещрен записями и крохотными синими точками – говоря, она тыкала в блокнот острием авторучки.
Тина села в одно из двух кресел, стоявших напротив, через стол от Найт, и они продолжили прерванный телефонным звонком разговор.
– Я психиатр с двадцатипятилетним стажем, миссис Слоун, но мне не приходилось ни наблюдать, ни читать что‑либо подобное.
– В каком смысле?
– Когда полиция доставила сюда вашего мужа, никаких видимых следов физической травмы у него не было, но на внешние раздражители он не реагировал. Булавочные уколы ладоней и подошв не вызывали у него никакой реакции. Зрачки расширены, глаза бегали, пульс был неустойчив – от нормального, семьдесят два удара в минуту, он вдруг убыстрялся до ста, а потом падал до шестидесяти с небольшим, хотя никаких физических усилий ваш муж не делал и пребывал в полном спокойствии. Временами ему было трудно дышать и температура понижалась до 96 градусов, а потом вдруг подскакивала до 101,5. Давление у него также скакало.
– И что все это значит?
– Пока не знаю, – сказала доктор, но сказала так, что Тина заподозрила, что кое‑какие идеи у Найт все‑таки имеются и они весьма ее интригуют, почему она и не прерывает разговора. – Как я уже говорила, мне не приходилось наблюдать ничего подобного. Если бы моей задачей было поставить предварительный диагноз, я бы сказала, что организм пребывает в состоянии некоего расстройства – все защитные силы его брошены на то, чтобы убежать от реальности того, что переживает сознание.
– Реальности?
Найт откинулась в кресле.
– Симптомы, которые можно наблюдать у вашего мужа, схожи с теми, что мы зовем телесной памятью, миссис Слоун. – Опершись локтями о стол, Найт стиснула ладонями шариковую ручку с такой силой, словно вознамерилась сломать ее пополам. – Слышали вы когда‑нибудь о посттравматическом стрессовом синдроме?
– Да, это бывает у солдат, вернувшихся с войны.
– Да, большинство ассоциирует это понятие именно с солдатами, и мы располагаем массой медицинских сведений об этом синдроме благодаря вьетнамской войне. Телесная память сродни этому синдрому, с которым я не раз сталкивалась в своей практике. Проявляется этот синдром далеко не сразу – тут свою роль играет известная вам амнезия. Больной может похоронить в себе это воспоминание и годы и годы вести нормальную жизнь и производить впечатление совершенно нормального, нетравмированного человека. Он может быть успешен в профессии, иметь нормальные отношения с окружающими, иметь семью.
– Но потом это проявляется? – спросила Тина.
Найт опустила ручку.
– Психиатры еще дебатируют вопрос о том, что именно может запустить в действие заглушённый механизм воспоминания, но то, что механизм этот может быть запущен, никем не отрицается. И война вовсе не является тут необходимым условием. Заглушённые воспоминания о физическом или сексуальном насилии распространены ничуть не меньше.
– И вы думаете, что процесс Эмили Скотт мог запустить в действие механизм воспоминания, который Дэвид до этого времени в себе заглушил?
– Возможно. Сколько лет было вашему мужу, когда погибли его родители?
Тина припоминала, что говорил ей Дэвид.
– Он сказал, что был еще мальчиком.
Найт хмыкнула и, записав что‑то в блокноте, принялась ударять по бумаге кончиком пера, ставя синие точки.
– А разве это важно?
– Амнезия у детей имеет ряд особенностей. Обычно им помогает справиться с психической травмой находящийся рядом взрослый, в большинстве случаев – родитель.