Насекундумелькнула
шизофреническая мысль, вызванная, надо полагать, тем, что он до сихпорне
очнулсяокончательно.Показалосьвдруг,чтогрянуланеведомая,
фантастическая катастрофа, время лопнуло, как в импортномужастике,как-то
не так его замкнуло, и они все провалились в прошлое, в самый что ни на есть
настоящийконцлагерь,вокругорутихлещутдубинкамивзаправдашние
эсэсовцы... Мысль эта пронзила его столь леденящим ужасом, что телонамиг
показалось деревянным, чужим. Но сзадиуженабегалверзиласзанесенной
дубинкой, и Вадим,непытаясьбольшедуматьианализировать,метнулся
вперед, к аппельплацу. Следом с матами гнали остальных.
Мотая головой, стряхивая последние обильные слезы, он все же не нашутку
обрадовался, обнаружив, что вокруг все так иосталосьпрежнее-знакомый
аппельплац, подновленная трибунка, бараки, сосны, проволока...
На плацу висела та же жуткая матерщина - и обитатели двух другихмужских
бараков, и все женщины ужебылитут,точнотакже,какдавечаВадим,
бестолково шарахались туда-сюда сотупевшимиотужасалицами,арослые
эсэсовцы равняли строй пинкамиивзмахамидубинок,слышалисьпротивные,
глухие удары резиновых палок по живому, и погода, что ужаснее всего,стояла
солнечная, прекраснейшая...
Происходящее просто-напросто не умещалось во взбудораженном сознании -а
вот думать нормально как раз было и некогда. Казалось, весь .окружающиймир
состоит из матерящихся черных фигур, вокруг порхалтяжелыйвихрьдубинок,
ударявших всякий раз в самый неподходящий момент.
Басистый собачий лай, суета, ругань...
Ивдруг,некимволшебством,всеуспокоилось,угомонилось,обрело
жутковатый порядок. Оказалось, двойные шеренгиужевыстроилисьнаплацу,
каждый стоял на своем месте, как вбитый в стенку гвоздь, приутих гам, улегся
вихрь дубинок - только там и сям, справа, слева, сзади еще перхали, фыркали,
отплевывались.
- Ауф штейн! Ауфштейн, швайне!
Наконец,шеренгизастыливпредписаннойнеподвижности.Вадим,не
поворачивая головы, стрелял глазами туда-сюда, пытаясь разглядеть все сразу.
Картина была новая,небывалая,вовсехсмыслахнеприятная.Мелькомон
зацепил взглядом смертельно испуганную мордашкусупруги,нотакиемелочи
сейчас не интересовали. Лицом к заключенным, спинойктрибункевытянулась
цепочка эсэсовцев - не меньше десятка,рукавазасученыполокоть,почти
сплошь новые морды, не считая Вилли и Ганса-Чубайса, скалившегося шире всех.
Исчезли прежние "шмайсеры" - раздобытые накакой-токиностудии,пригодные
исключительнодляпальбыхолостыми-черномундирники,принявпозыиз
ковбойских фильмов, держали напоказ ружья-помповушки, аодинкрасовалсяс
коротким автоматом, новеньким на вид. Исчезли"вальтеры"и"парабеллумы",
купленные опять-таки на киностудии,- из расстегнутых кобур торчали светлые и
темные рукоятки газовых "Айсбергов", на запястье у каждого охранникависела
длинная черная дубинка.
Крайний слева держалнатолстомплетеномповодке
огромную кавказскую овчарку, ярко-рыжую,прямо-такичудовищныхгабаритов,
пес хрипел и таращился на шеренгу так, что оказавшемуся в первом ряду Вадиму
стало не по себе - еще более муторно, если это только возможно.
Там же, слева, чуть отступив от собаки, служившей своего родашлагбаумом
меж эсэсовцами и этой троицей,стоялиВасилюкиещедвое-впрежних
полосатых балахонах, но с такими жегазовикаминапоясе,сдубинкамив
руках. У каждого из троих на рукаве красовалась широкая белаяповязка,где
крупными черными буквами изображено непонятное слово "САРО".
"Тьфу ты, черт!" - вдруг сообразил Вадим, ощутив совершенно неуместнуюв
данный момент гордость за свою сообразительность. Это совсемнепо-русски,
это латинский шрифт. Никакое это не "саро", это "капо". Что ж, логично...
Вот только физиономии новоявленныхкапокатегорическиненравились-
выглядели еще недружелюбнее игнуснее,чеммордынезнакомыхохранников,
отнюдь не лучившиеся любовью к человечеству и гуманизмом...
- Смирна, твари! Равнение на герра коменданта! - раздался чей-то вопль.
Слава богу, хоть комендант остался прежним - утешение, по правдеговоря,
дохленькое... Герр штандартенфюрер фон Мейзенбург, показавшийсясостороны
ворот, вышагивал вовсе уж величественно, словно за ночьпроизошлисобытия,
вознесшие его на некую недосягаемую высоту. Знакомым стеком он в тактшагам
помахивал так, словно вследствие этого нехитрого жеста где-то далекоотсюда
решались судьбы государств и зигзаги мировой политики.
Слева, отступивнашаг,комендантанеотступносопровождалафрейлейн
Маргарита - какие бы изменения ни произошли, онинесмелисосвоихмест
лагерное начальство. Маргарита не казалась столь сияющей, как ее шеф,нои
печальной ее никак нельзя было назвать...
Повисло тягостное, удивленное ожидание. Шумно дышала собака,накоторую
жутко было смотреть.
Взобравшись на трибунку, встав на свое привычноеместо,reppкомендант
долго молчал,неторопливоводявзглядомпозатаившейдыханиешеренге,
равномерно постукивая стеком побеленымперильцам.Напряжениенарастало,
чуялось явственно.
-Альзо,камераден...-протянулкомендант.Виднобыло,чтоон
титаническими усилиями сдерживает себя, чтобы не ухмылятьсявовесьрот.-
Сердце мне подсказывает, что кое-кто из вас пребывает в недоумении, не зная,
как объяснитьнекоторыенашиновшества?Вернояугадал,золотыемои,
сладкие, хорошие?
- Вот именно,-громкоимрачнопроворчалБраток,стоявшийрядомс
Вадимом.
Комендант, не меняясь в лице, звонко щелкнул пальцами. Мгновенно одиниз
эсэсовцев,стоявшихнеподвижнымикуклами,ожил,наклонилдулоружья.
Оглушительный выстрел. В полуметре от босых ступней Братка и Вадима взлетела
земля, песок хлестнул по ногам, как плеткой.
- Разговорчики в строю! - рявкнул комендант.