‑ Фото Микелы.
Монтальбано сунул пакет в карман. Одновременно доктор вытащил из кармана связку ключей.
‑ От виллы? ‑ спросил Монтальбано.
‑ Да. Я знал, где держала их Микела у нас дома. Это запасные.
«Сейчас как врежу ему по морде», ‑ подумал комиссар.
‑ Вы мне так и не рассказали, почему ваш брак был выгодным как для вас, так и для синьоры.
‑ Ну, для Микелы потому, что она выходила замуж за состоятельного мужчину, пусть и на тридцать лет старше ее, а мне хотелось положить конец пересудам, которые могли мне навредить. В тот момент я готовился к значительному продвижению по службе. Пошли разговоры, будто я стал гомосексуалистом, потому что уже лет десять как не ухаживал за женщинами.
‑ И вы в самом деле за ними не ухаживали?
‑ А зачем мне было за ними ухаживать, комиссар? В пятьдесят я стал импотентом. Неизлечимым.
‑ Красиво тут, ‑ сказал доктор Ликальци, обводя глазами гостиную.
Неужели ему больше нечего сказать?
‑ Вот кухня, ‑ произнес комиссар и добавил: ‑ жилая.
И тут же сам на себя разозлился. Ну зачем он сказал «жилая»? К чему? Как будто он агент по продаже недвижимости и показывает квартиру потенциальному покупателю.
‑ Рядом ванная. Идите посмотрите, ‑ буркнул он чуть ли не грубо.
Доктор не заметил или сделал вид, что не заметил его тон, открыл дверь в ванную, бросил взгляд и сразу закрыл.
‑ Красиво тут.
Монтальбано почувствовал, как у него зачесались руки. Ясно увидел газетный заголовок: «КОМИССАР ПОЛИЦИИ, ВНЕЗАПНО ПОТЕРЯВШИЙ РАССУДОК, НАПАДАЕТ НА МУЖА ЖЕРТВЫ».
‑ На втором этаже маленькая гостевая комната, большая ванная и спальня. Ступайте туда.
Доктор послушно поплелся наверх, а Монтальбано остался в гостиной, закурил сигарету, вытащил из кармана пакет с фотографиями Микелы. Она была очаровательна. Улыбчивое, открытое лицо, которое он видел только искаженным от боли и ужаса.
Сигарета догорела, а доктор все не спускался.
‑ Доктор Ликальци!
Никакого ответа. Бегом он поднялся на второй этаж. Доктор стоял в углу комнаты, уткнувшись лицом в ладони, плечи его вздрагивали от рыданий.
Комиссар растерялся: он ждал чего угодно, но только не этого. Подошел к нему, дотронулся до плеча.
‑ Мужайтесь.
Доктор как‑то по‑детски дернул плечом и продолжал плакать, закрыв лицо руками.
‑ Бедная Микела! Бедная Микела!
Он и не думал притворяться: слезы, полный страдания голос ‑ все было правдой.
Монтальбано решительно взял его под руку.
‑ Пойдемте вниз.
Доктор повиновался, не оглянувшись на кровать, на разорванную, испачканную кровью простыню. Ведь он был врачом и сразу понял, что должна была пережить Микела в последние минуты своей жизни. Но если Ликальци врач, то Монтальбано полицейский: увидев его в слезах, он сразу же понял, что маска равнодушия, надетая, по всей видимости, взамен утерянной мужской силы, развалились на куски.
‑ Простите меня, ‑ сказал Ликальци, усаживаясь в кресло. ‑ Я не предполагал… Ужасно умереть таким образом. Убийца держал ее лицо прижатым к матрасу, правда?
‑ Да.
‑ Я любил Микелу, очень. Знаете, она стала мне как дочь.
Слезы снова полились у него из глаз, он кое‑как вытер их платком.
‑ Почему она решила строить дом именно здесь?
‑ Да она уже давно, даже еще не зная ее, создала себе миф о Сицилии. Когда приехала сюда в первый раз, была очарована. Думаю, хотела найти здесь убежище. Видите эту витрину? Там внутри все безделушки, которые она привезла с собой из Болоньи. Это говорит о том, каковы были ее намерения, не так ли?
‑ Не могли бы вы посмотреть, все ли на месте?
Доктор поднялся, подошел к витрине.
‑ Можно открыть?
‑ Конечно.
‑ Можно открыть?
‑ Конечно.
Он долго смотрел, потом взял старый футляр для скрипки, показал комиссару инструмент внутри, положил на место, закрыл витрину.
‑ Вот так, на первый взгляд, как будто все на месте.
‑ Синьора играла на скрипке?
‑ Нет. Ни на скрипке, ни на каком другом инструменте. Это вещь ее деда по материнской линии, кремонца, он был скрипичных дел мастером. А теперь, комиссар, если не возражаете, расскажите мне все.
Монтальбано рассказал ему все, начиная с дорожного происшествия утром в четверг и кончая тем, что ему сообщил доктор Паскуано.
Когда рассказ был окончен, Эмануэле Ликальци долго молчал, потом произнес только два слова:
‑ Генетический
[Отпечаток пальца (англ.).]
‑ Я не говорю по‑английски.
‑ Извините. Я думал об исчезновении одежды и туфель.
‑ Возможно, это понадобилось, чтобы ввести в заблуждение следствие.
‑ Возможно. А могло случиться и так, что убийца был вынужден их скрыть.
‑ Потому что он их запачкал? ‑ спросил Монтальбано, вспомнив о предположении синьоры Клементины.
‑ Судмедэксперт сказал, что следов спермы не найдено, ведь так?
‑ Так.
‑ И это подтверждает мою гипотезу: убийца не хотел оставлять никакого следа своих биологических образцов, которые позволили бы сделать, скажем так, его генетический отпечаток, то есть анализ ДНК. Отпечатки пальцев можно стереть, а что делать со спермой, волосами, волосяным покровом кожи? Вот убийца и решил все простерилизовать.
‑ Вот именно.
‑ Извините, но если вам больше нечего мне сказать, я бы хотел уехать отсюда. Начинаю испытывать усталость.
Доктор закрыл дверь на ключ, Монтальбано снова наложил печати. Они отъехали от дома.
‑ У вас есть мобильный?
Комиссар позвонил Паскуано, договорился об опознании завтра в десять утра.
‑ Вы тоже будете?
‑ Должен бы, да не могу. Мне придется уехать из Вигаты. Я пришлю за вами моего человека, он вас отвезет.
Комиссар попросил высадить его на окраине города. Ему хотелось пройтись.
‑ А, синьор дохтур, синьор дохтур! Синьор дохтур Латте с буквой «с» на конце звонил три раза и каждый раз все больше сердился, при всем уважении конечно. Вы должны перезвонить ему пирсонально собственной пирсоной сей момент.
‑ Алло, доктор Латтес? Монтальбано у телефона.
‑ Ну слава Богу! Приезжайте немедленно в Монтелузу, с вами хочет говорить начальник полиции.
И положил трубку. Должно быть, стряслось что‑то серьезное, потому что из молока исчез весь мед.
Он уже заводил мотор, когда увидел, что подъезжает машина с Галлуццо.
‑ Есть новости о докторе Ауджелло?
‑ Да, позвонили из больницы, его выписывают. Я ездил за ним, а потом отвез его домой.
К черту начальника полиции и его неотложные дела. Сначала надо проведать Мими.
‑ Как ты себя чувствуешь, неподкупный защитник капитала?
‑ Голова прямо раскалывается.
‑ Наперед будет тебе урок.
Мими Ауджелло сидел в кресле, голова перевязана, бледный как полотно.
‑ Однажды один мужик врезал мне по голове железкой. Пришлось наложить семь швов, и то меня не развезло, как тебя.
‑ Видно, врезали тебе за дело, и ты это знал. Поэтому чувствовал себя хоть и побитым, но морально удовлетворенным.
‑ Мими, ты, когда постараешься, можешь быть настоящим гадом.
‑ И ты тоже, Сальво. Я собирался тебе позвонить сегодня вечером, завтра не смогу сесть за руль.
‑ Поедем к твоей сестре в другой раз.
‑ Нет, Сальво, все равно поезжай. Они очень хотели тебя видеть.
‑ А почему, не знаешь?
‑ Понятия не имею.
‑ Слушай, сделаем так. Я поеду, а ты завтра утром в девять тридцать должен быть в Монтелузе, в «Джолли».