Грассо, который заменял Катареллу, прислонился к косяку двери, одним ухом прислушиваясь к телефону.
‑ Вчера после телевизионного сообщения об убийстве Ди Блази доктор Ауджелло сделал заявление, глубоко меня задевшее. Доктор Ауджелло сказал мне примерно следующее: если бы расследование вел ты, бедняга остался бы в живых. Я бы мог ответить, что был отстранен от расследования начальником полиции, а значит, не несу никакой ответственности за случившееся. Формально все правильно. Но доктор Ауджелло прав. Когда начальник полиции вызвал меня, чтобы отстранить от расследования убийства Ликальци, во мне взыграла гордость. Я не возражал, не спорил, я дал ему понять, что мне плевать. И таким образом решил судьбу человека. Потому что я уверен: никто из вас не стал бы стрелять в несчастного, у которого с головой не все в порядке.
Они сроду не слышали, чтобы комиссар говорил так, как сейчас, и теперь уставились на него в полной растерянности, затаив дыхание.
‑ Всю ночь я размышлял над этим и принял решение. Я верну себе дело.
Кто первым начал аплодировать? Монтальбано удалось скрыть свое волнение под маской иронии.
‑ Я уже говорил вам, что вы засранцы, не вынуждайте меня повторяться.
‑ Расследование, ‑ продолжал он, ‑ считай, закрыто. Поэтому, если все согласны, мы должны залечь на дно и продолжать вести его тайно, подняв лишь один перископ. Я должен вас предупредить: если в Монтелузе что‑то пронюхают, нас всех ждут большие неприятности.
‑ Комиссар Монтальбано? Это Эмануэле Ликальци.
Монтальбано вспомнил, что Катарелла накануне вечером говорил ему о звонке доктора. А он и забыл.
‑ Извините, но вчера вечером я был…
‑ Не стоит извинений. Кроме того, со вчерашнего дня все изменилось.
‑ В каком смысле?
‑ В том смысле, что вчера вечером меня заверяли, что утром в среду я смогу вернуться в Болонью с бедной Микелой. А сегодня утром мне позвонили из управления полиции и сказали, что придется отложить отъезд, похороны могут состояться не ранее пятницы. Таким образом, я решил уехать и вернуться в четверг вечером.
‑ Доктор, вы, конечно, знаете, что расследование…
‑ Да, конечно, но я не имел в виду расследование. Помните, машина, «твинго»? Я могу уже с кем‑то поговорить о ее продаже?
‑ Доктор, давайте сделаем так. Я прикажу отогнать машину к нашему механику. Мы ее повредили, мы и должны оплатить ремонт. Если хотите, могу попросить механика найти покупателя.
‑ Вы замечательный человек, комиссар.
‑ А разрешите полюбопытствовать: как вы намерены поступить с виллой?
‑ Выставлю и ее на продажу.
‑ Это Николо. Что и требовалось доказать.
‑ Ты о чем?
‑ Меня вызвал к себе судья Томмазео, сегодня в четыре я должен быть у него.
‑ И чего ему от тебя надо?
‑ Ну ты вообще обнаглел! Впутал меня в грязную историю, а потом у тебя фантазии не хватает, чтобы догадаться, чего ему надо? Обвинит меня в утаивании ценных сведений от полиции. А если пронюхает, что один из свидетелей мне неизвестен, тут‑то мне и крышка, он способен засадить меня в каталажку.
‑ Сообщишь тогда.
‑ А как же! Будешь навещать меня раз в неделю, апельсины и сигареты приносить.
‑ Слушай, Галлуццо, мне нужно встретиться с твоим шурином, репортером «Телевигаты».
‑ Я его немедленно предупрежу, комиссар.
Он уже было вышел из кабинета, да любопытство взяло верх:
‑ А все‑таки можно мне что‑нибудь узнать заранее…
‑ Галлу, не только можно, но и должно. Мне нужно, чтобы твой шурин пособил нам в деле Ликальци. Поскольку мы не можем вести расследование при свете дня, придется прибегнуть к помощи, которую могут нам оказать частные телекомпании, делая, однако, вид, что действуют по собственной инициативе.
Я понятно объясняю?
‑ Куда понятнее.
‑ Ты думаешь, твой шурин согласится нам помочь?
Галлуццо засмеялся.
‑ Доктор, да он, если вы ему прикажете сказать по телевизору, будто луна сделана из творога, и то скажет. Вы хоть знаете, что его зависть гложет?
‑ К кому?
‑ Так к Николо Дзито, доктор. Он говорит, у вас к Дзито особое отношение.
‑ И то верно. Вчера вот Дзито мне одолжение сделал и попал в переделку по моей милости.
‑ И теперь вы хотите так же обойтись с моим шурином?
‑ Если он не против.
‑ Скажите, что вам нужно, он только обрадуется.
‑ Тогда передай ему, чего мне от него нужно. Вот возьми. Это фотография Микелы Ликальци.
‑ Матерь Божья, ну и красотка!
‑ В редакции у твоего шурина должно быть фото Маурицио Ди Блази, кажется, я видел, когда они сообщали о его гибели. В выпуске новостей в час дня, а может, еще и в вечернем твой шурин должен показать обе фотографии вместе, в одном кадре. И сказать, что так как есть пробел во времени в пять часов между половиной восьмого, когда жертва рассталась со своей подругой, и двенадцатью часами ночи, когда ее видели в компании какого‑то мужчины возле виллы, твой шурин хотел бы знать, не может ли кто‑нибудь сообщить новые сведения о местонахождении Микелы Ликальци в указанные часы. А еще лучше так: видел ли кто ее в эти часы в компании Маурицио и где именно. Понятно?
‑ Еще бы.
‑ Ты с этого момента откомандирован в «Телевигату».
‑ В каком смысле?
‑ А в том, что сиди там безвылазно, будто редактор какой‑нибудь. И если кто объявится с новой информацией, говорить с ним будешь ты. А потом звони мне.
‑ Сальво? Это Николо Дзито. Я вынужден опять тебя побеспокоить.
‑ Есть новости? За тобой послали карабинеров?
Очевидно, Николо было не до шуток:
‑ Можешь сейчас же приехать в редакцию?
Монтальбано страшно удивился, увидев в кабинете Николо адвоката Горация Гуттадауро, специалиста по уголовному праву с весьма подмоченной репутацией, защитника всех мафиози в провинции, а также за ее пределами.
‑ Комиссар Монтальбано собственной персоной! ‑ воскликнул адвокат, едва завидев Монтальбано. Николо выглядел слегка смущенным.
Комиссар вопросительно посмотрел на журналиста: что все это значит? Дзито объяснил:
‑ Адвокат ‑ именно тот человек, который звонил вчера. Тот самый охотник.
‑ Ага! ‑ отозвался комиссар.
С Гуттадауро лучше не иметь дел, не тот он человек, с которым стоит знаться.
‑ Слова, которые глубокоуважаемый синьор журналист, здесь присутствующий, использовал в телевизионной передаче для определения моей персоны, ‑ начал адвокат голосом, каким произносят речи в суде, ‑ заставили меня почувствовать себя подонком!
‑ О Господи! Да что я такого сказал? ‑ встревожился Николо.
‑ Вы употребили буквально следующие выражения: неизвестный охотник и анонимный собеседник.
‑ Ну да. И что тут обидного? Ведь был же Неизвестный солдат…
‑ И «львиные пасти» для анонимных доносов в Венеции, ‑ добавил Монтальбано, порядком развеселившись.
‑ Как же так?! ‑ продолжал адвокат, как будто не слыша их. ‑ Гораций Гуттадауро открыто обвинен в трусости? Я не стерпел, и вот я здесь.
‑ А почему вы к нам‑то пришли? Ваш долг был обратиться в Монтелузу к доктору Панцакки и сказать ему…
‑ Вы что, друзья, шутите? Панцакки, стоя от меня в двадцати метрах, рассказывал совсем другую историю! Если будут выбирать между мной и им, поверят ему! Вы же знаете, сколько моих подопечных, людей ничем не запятнанных, пострадали от ложных показаний полицейских или карабинеров? Сотни!
‑ Слушайте, адвокат, а чем отличается ваша версия от версии доктора Панцакки? ‑ спросил Дзито, который места себе не находил от любопытства.