Шахматы!
Курс собирается в большой, украшенной резными серыми фигурами библиотеке колледжа на верхнем этаже, откуда на кукурузные поля смотрят окна-бойницы, пропускающие не слишком много света. Преподаватель – сипящий амбал по имени Лэнгстон Армитедж. Он объясняет, что заведует кафедрой оккультной литературы. Прочие студенты охотно кивают, а ты в замешательстве. Ты записался сюда, потому что и впрямь любишь рисовать диаграммы предложений.
В первый день второго семестра идешь к секретарю факультета и меняешь специализацию. Той весной на первом занятии группы Английский 211, «История указателя» – а фактически Оккультная литература 211, «Опасные книги» – Армитедж объясняет, что в библиотеке Гальваника больше уникальных, непереводимых и/или непостижимых томов, чем в любом другом собрании на свете. На втором занятии он отправляет тебя в книгохранилище. Там есть книги, сделанные из серебра и кости. Есть книги с кровью на страницах – в переносном и в прямом смысле слова. Книги из перьев. Книги в нефритовых обложках. Книги, которые звенят, как колокольчики, когда берешь их с полки. Книги, светящиеся в темноте.
Ты уточняешь:
– Ученые предсказывают будущее?
– Психоисторики, – беспечно отвечает он. – И это не фантастика, чувак. Уже нет. Это становится реальностью.
Прибывает поезд, ты жмешь Клоду руку, а потом слегка впадаешь в пафос.
– Я благодарен компьютеризированному процессу, который нас свел, – говоришь ты своему давнему соседу. – Надеюсь, ты напишешь собственные алгоритмы, которые дадут такие же блестящие результаты.
Клод смеется:
– Я тоже, чувак. Я тоже. Удачи в библиотеке.
Серебряные книги, костяные книги. И все-таки самое необычное зрелище за все твои годы в Гальванике – это парень в лыжной маске, сидящий в подвале за компьютером.
– Я хотел бы предложить вам работу в библиотеке, – каркает он.
Ты уже проработал в библиотеке три лета, раскладывая и переставляя книги на полках, проверяя и обновляя каталог, и, хотя тебе там нравится, такая перспектива не сильно радует. Должно быть, это написано у тебя на лице, потому что Армитедж поясняет:
– Нет, мальчик мой. Я имею в виду работу в отделе комплектования.
Занимаясь оккультной литературой, ты четыре года практически постоянно слышал об отделе комплектования библиотечного фонда Гальваник-колледжа. На комплектаторах вся библиотека держится, они – неиссякаемый источник ее книжного богатства. Тебе иногда случается видеть, как на верхних этажах библиотеки они совещаются в укромных уголках, тихо переговариваясь на незнакомых языках, задумчиво потирая загадочные шрамы.
Тем летом ты становишься учеником комплектатора и начинаешь фактически аспирантскую программу, но без диплома. Тебе платят за то, что ты читаешь классику, а также книги, которые стали бы классикой, если бы ими владела не библиотека Гальваника, а любая другая. Тебе платят за изучение языков – греческого и латыни, само собой, но и еще более древних: арамейского, санскрита и протофиникийского, на котором, возможно, разговаривали в Атлантиде.
Дома, в Гейлсберге, мать уходит на пенсию, и уличный оркестр играет прощальный концерт на вашей старой лужайке перед домом. Отец хворает, месяц лежит в больнице, поправляется – но голос его с тех пор меняется навсегда. Становится тише. Он учреждает новый журнал – Interrupciones.
Дело идет, пожалуй, медленнее, чем ты ожидал. Проходят годы, прежде чем Лэнгстон Армитедж решает, что ты готов к первому заданию. В тот день он вызывает тебя в свой кабинет, повышает в должности, назначая младшим комплектатором, и поручает добыть книгу под названием «Техне Тюхеон».
Переводишь с греческого: «Искусство, или ремесло, судьбы».
Переводишь с греческого: «Искусство, или ремесло, судьбы».
– Очень хорошо. У нее долгая история – вот, – он выдергивает пухлую папку из середины груды, возвышающейся на его рабочем столе; заодно выскальзывают еще несколько, и теперь их содержимое разбросано по полу.
– Это, – постукивает он по папке, – работа другого комплектатора, Джека Бриндла. Ты увидишь, что след теряется примерно в 1657 году.
– А с Бриндлом что случилось?
– Умер в Макао. Очень загадочно. Как бы то ни было – 1657 год. Оттуда и начнешь копать.
Ты выясняешь, что «Тюхеон», как чаще называют эту книгу приблизительно три ныне живущих человека, которым есть до нее дело, вышел небольшим тиражом, но редкие когда-либо существовавшие экземпляры многих впечатлили. По-видимому, это пророческая книга, о чем в досье Бриндла свидетельствует множество вырезок. В 1511 году ее достоинства превозносит купец из Ливерпуля. Почти столетие спустя, в 1601 году, без нее не может работать лондонский прорицатель. Его ученик столь же восторженно расхваливает «Тюхеон», но, похоже, ошибается в каком-то важном предсказании, и в 1657 году его убивают. След багровеет и остывает.
Начинаешь подозревать, что «Тюхеон» попросту потерян. Делишься своими догадками с Лэнгстоном Армитеджем, а он напоминает, что твоя коллега Кэрол Джанссен недавно восстановила инкскую «Книгу снов», которой шестьсот лет.
– Вся книга была сплетена из нитей с узелками, мой мальчик, – каркает он, – и ее распустили на свитера.
И повторяет, для пущего эффекта:
– Она была в… крестьянских… свитерах.
Снова берешься за дело. Отслеживаешь поступления и сверяешь списки. И вот – прорыв.
В бумагах нью-йоркского врача и библиофила Флойда Декла нашлось письмо от его друга, доктора Виктора Потенте, отправленное в сентябре 1861 года из Сан-Франциско. Потенте пишет:
Глаза у тебя загораются. Записываешь имя. Уильям Грей. Записываешь еще раз. Стремглав несешься через хранилище, взбегаешь по лестнице, спотыкаешься, падаешь ничком. На верхнем этаже колотишь в дверь кабинета Лэнгстона Армитеджа – сердце выскакивает из груди, руки горят, – и дожидаешься его хриплой команды: «Войдите!»
Армитедж внимательно слушает твой рассказ о сделанном открытии. Новый источник, на два столетия более поздний! Имя книготорговца – Уильям Грей из Сан-Франциско! Недостающее звено!
Губы Армитеджа плотно сжимаются.
– Сан-Франциско, – каркает он.
Ты киваешь. Армитедж кивает в ответ. Потом вздымает пухлую ручонку, дирижируя, и дрожащим баритоном поет: «Если е-е-едешь… в Сааан-Фрааанциско…» Замолкает. Косится на твою стрижку «ежиком». Тычет пальцем:
– Цветам тут не за что держаться, Аякс.
Ты выдыхаешь. Сосредотачиваешься.
– Значит, я должен ехать на Запад?
– Мальчик мой! Ты уже должен быть там.
Заканчивая свою историю, Пенумбра называет имя сан-францисского книготорговца. Продавец молчит, раздумывая.
– Так, – изрекает он наконец. – Ни о каком Уильяме Грее я не знаю.
– К такому ответу я привык. Это не…
Продавец поднимает руку:
– Подождите. Спросим у Мо.
– Мо?
Передняя дверь с грохотом распахивается, колокольчик над ней надсадно гремит. Оглянувшись, Пенумбра видит, как сквозь толпу пробирается нечто незримое, сопровождаемое на своем пути волной приветствий:
– Здорово, Мо!
– Мо!
– Как делишки, Мо?
– Мо, кореш!
Длинноволосое море расступается, и возникает, сверкая лысиной, человек ростом не более пяти футов – не кто иной, как Мохаммед Аль-Асмари.