Старший гаупткомиссар выслушал ее рассказ без особого удивления. Молодежь была для него загадкой даже в те далекие времена, когда он и сам принадлежал к ней, а уж с сексом проблем у Тойера не уменьшалось, несмотря на все его старания.
– Она говорит, что мы ревем как бешеные слоны.
– Я был уверен, что она спит в такое время.
Ильдирим отодвинула подушки и голышом побежала за халатом.
– Я тоже так думала. Но ведь и у нас тоже не всю ночь бывает крепкий сон.
– Она еще ребенок, а дети спят крепко.
– Увы, кажется, она уже выросла.
Комиссар, стыдливо обернув простыней свой могучий торс, разглядывал свою подружку в неверном свете, падавшем в комнату с улицы. Она смотрела в окно, что там ее так заинтересовало? Халат был небрежно наброшен на плечи. Тойер увидел между распахнутыми полами небольшой иссиня‑черный пучок волос и едва не задохнулся от подступившей к горлу волны нежности. Удивляясь собственной реакции, осторожно кашлянул.
– Она говорит, что Озгюр тоже живет в Берггейме. Что от нас видна его квартира, но не говорит, какая… ты еще вспоминаешь иногда Хорнунг?
– Вообще‑то нет, – ответил Тойер, в какой‑то мере пораженный своим ответом, ведь он сказал правду. Они расстались полгода назад. – Но я предполагаю, что это еще придет, – утешительным тоном добавил он со своей обычной бестактностью.
Но судьба благоволила к нему, Ильдирим невольно рассмеялась:
– За половину твоих высказываний тебя мало повесить, а другая половина совершенно никчемная. Мне это нравится.
Ага, в халате у нее лежат сигареты. С одной стороны, он это не одобрил, а с другой, обрадовался – ему хотелось курить, несмотря на недавние благие намерения. Поэтому он с мольбой протянул руку и сказал:
– Утром куплю кочан салата‑латука.
Ильдирим строго прищурилась.
– Отнеси мои слова ко второй половине, – кротко пробормотал он.
Прикурив от ее зажигалки, он прислонился спиной к стене. Складки ткани живописно лежали на его бедрах. Что же приспособить под пепельницу?
– Выдвинь ящик столика, – сказала Ильдирим, угадав его мысли. – Там жестяная коробка. Бабетта наклеила на нее записку: «Тут лежит нечистая совесть». «Совесть» она написала через «и», но вообще в школе у нее дела идут лучше… – Затянувшись, она вернулась к окну и снова устремила свой взор в ночь, отыскивая там коварного Озгюра, при этом стряхнула пепел в кактус.
– Я поговорю с ней, – неожиданно для себя заявил Тойер. – И с тем… парнем (неужели это говорит он?) – тормозну его малость…
– Правда? Поговоришь? – Ильдирим смотрела на него вытаращенными глазами, которые напоминали теперь шарики для пинг‑понга. – Это просто… такого для меня еще никто не делал…
– Ничего себе! – обиженно возразил полицейский. – А кто прогнал Терфельдена?
– Нет, я хотела сказать, таких нормальных вещей. Как в кино… друг помогает подруге, совершенно нормально…
Тойер, уже вполне хладнокровно, решил воспользоваться ее растроганностью:
– Ребята мои что‑то плохо пашут… Хафнер – тот старается; пожалуй, если я прикажу, догонит ради меня кабана… А для остальных, по‑моему, терроризм – нечто скучное и отжившее, как прошлогодний снег… Ты можешь немного продлить нам сроки по этому делу?
Ильдирим отошла от окна и залезла к нему под одеяло:
– Я точно не стану этого делать, господин комиссар. Потому что мне предстоят кое‑какие перемены.
– Что?! – воскликнул Тойер и мгновенно испугался.
– Ты беременна?
Ильдирим хихикнула:
– Нет, не бойся. Просто я должна в течение года освободить эту квартиру. Так требует хозяин, он сам собирается тут жить. Кроме того, он утверждает, что сдал жилье мне, одинокой турчанке, а теперь мы живем тут втроем. И ведь прав, гаденыш.
– Мы могли бы съехаться, – прошептал Тойер и тихонько признался себе, что не прочь разделаться со счетом до ста одного. Поэтому и сказал. Счет… при мысли об этом у него до боли сладко потянуло внизу живота. Что с Ильдирим? Она стонет? Нет, плачет. Растрогана. Не зная, что ему делать, могучий сыщик прибег к своему излюбленному методу решения проблем. Он заснул.
Воскресенье прошло тихо и спокойно, у четырех сыщиков даже постепенно закралось подозрение, что они малость перестарались в своем служебном рвении. Судебные медики поддерживали версию преступления с применением насилия. Роня приняла большую дозу снотворного. По их мнению, она очень быстро отключилась. Невероятно, чтобы она могла в таком состоянии перелезть через заграждение.
– Все они баловались дурью! – проорал Хафнер. – Те же Баадер, Энслин. Поглядите‑ка на Малера, теперь он вместе с нацистами. А ведь такие вещи не делаются без наркоты. – Разглагольствуя, Хафнер так часто прикладывался к своему «флахману», что Тойеру невольно пришло на ум определение «беспробудно».
Лейдиг, чьи руки летали над клавиатурой компьютера почти как у пианиста, торжествующе объявил:
– Вот, шеф, мы получили психологическое заключение на нашего нового знакомого. Составлено в семидесятые, когда Пильц, он же Шустер, был объявлен в розыск. «Один из глашатаев крайних левых в Гейдельберге, студент‑социолог Конрад Шустер, в шестидесятые годы бежал при драматических обстоятельствах из Потсдама в Западный Берлин. С тех пор им владело парадоксальное состояние духа: если уж ему удалось под огнем пограничников перейти через границу восточного сектора целым и невредимым, самые трудные задачи стали казаться ему решаемыми, все дело лишь в желании и соответствующем настрое. Он нередко балансировал на грани мании величия. С другой стороны, бегство на Запад не принесло ему желаемого успеха. Прежде всего, ему не удавалось преодолеть страх перед экзаменами, ведь успешно выдержанный экзамен – тоже своего рода переход через границу, и кто знает, что его ждало по ту сторону, что, наконец, гнало его в объятия СКП».
– Там написано, как он потерял клешни? – поинтересовался Хафнер. – Что, неужели из страха перед экзаменами он сгрыз ногти вместе с руками?
– Да, тут у меня все есть, – Штерн помахал пожелтевшим документом, напечатанным еще на матричном принтере.
Начало девяностых, машинально отметил Тойер.
– «В 1974 году Шустер решил перейти на нелегальное положение, точнее говоря, отправился на Ближний Восток перенимать опыт. По свидетельству очевидцев, он проявлял во время обучения отчаянную храбрость; с другой стороны, лень мешала ему доводить всякое начатое конкретное дело до конца».
Тойер кивнул:
– Раздвоение личности, заключение говорит именно о нем.
– «Он убил без приказа сотрудника немецкого посольства в Бейруте, вместо того чтобы просто вести за ним слежку, и попал таким образом в поле зрения полиции. Но его хозяева не успели привлечь Шустера к ответу за этот проступок – по неосторожности он поджег взрывчатку и лишился рук. Благодаря этому он избежал ликвидации, однако его отправили в ГДР. Там началось его новое существование под фальшивым именем».
– Мюллер, – захохотал Хафнер. – Мюллер! Вот убожество.
– «Впрочем, никаких привилегий он там не получил, поскольку когда‑то сбежал на Запад».