Она напомнила постепенно впадавшему в отчаяние шефу о его давних провалах в гимназии.
– Знаете, – тихо сказал Лейдиг, – этот звонок был уже после начала рабочего дня. Я, как обычно, сообщил, что вы вышли в туалет. Тут меня даже спросили в столовой, что у вас – простатит или энтерит. Я это о том, что если у начальства возникнет аллергия на подобные вещи, то…
Взгляд Тойера заставил его замолкнуть.
– Скорее у меня проблемы с желудком, – тихо сообщил гаупткомиссар. – Кажется, меня тянет блевать… Штерн?
– Я тоже сомневаюсь в нынешней версии, но, честно признаться, не знаю, что нужно делать. Алиби… Против них не попрешь… С другой стороны, те подчеркнутые места в Библии…
– Я возьму отпуск, – сообщил Тойер тихим голосом, в котором звенел металл. – Я выполню все один. А вы все – скоты.
– Послушайте‑ка, – возразил Лейдиг, – может, все‑таки на этот раз верно то, что говорят другие?
– Ах так? – Гаупткомиссар резко повернулся, и его накрыла оглушительная волна боли. Под шумок Шильдкнехт решила прибрать к рукам его группу, его ребят. Неужели только для него одного важно, чтобы группа сохранилась? Думать об этом не хотелось. – Значит, правы другие! – Он поглядел сначала на Лейдига, потом на Штерна. – Что вы, мальчики, вообще‑то делали до того, как я – ну конечно, господин Лейдиг, с опозданием – пришел на работу? Вам что, уже предложили новые должности с блестящими перспективами?
– Ох‑хо‑хо, шеф, – вздохнул Штерн. – Она ничего нам не предложила, она только объяснила кое‑кому из младших свои взгляды…
– Она говорила про денежные поощрения, – смущенно добавил Лейдиг, – и про гибкий график работы…
Глаза Тойера сузились в щелки. Он повернулся к Хафнеру:
– Тебя‑то эта толстожопая не купила, надеюсь?
– Господи боже мой, а ведь, честно говоря, эта бой‑лесбиянка может и купить. Да‑да. И живем мы в такое время, когда однополые связи даже пользуются определенной защитой закона… В общем, если кто‑то хочет непременно стать извращенцем… что тут скажешь? С детьми, я считаю, это безобразие, а с животными…
– Хафнер!
– Я хочу сказать, что Фредди Меркьюри был голубой, а что бы мы делали без его «Чемпионов»…
– Господин Хафнер!
Загнанный в угол полицейский закурил новую сигарету, но такое поистине будничное дело он выполнил как‑то ужасно неловко, с дрожью в руках.
– Впрочем, идея насчет рабочего времени мне кажется неплохой… – В его голосе зазвучала жалкая повизгивающая нотка. – Поощрения за успехи – дерьмо, лишь раскалывает коллектив, такова моя позиция демократа и социалиста, а вот то, что она сказала мне тут насчет курения… ну… да… А что касается ее задницы, то да, по‑моему, толстовата…
Тойер окончательно потерял самообладание.
– Что ты заладил про свое курение! Коллектив раскалывается, а ты, хрен прокуренный, обрадовался непонятно чему. Твой светлый момент не в будущем, а уже в прошлом. Кто быстрей всех попадает в инновационную ловушку? Самые тупые: пьяницы, – раскалившись от гнева, он ткнул пальцем в Хафнера, – маменькины сыночки, – кивок в сторону Лейдига и в завершение – злобный взгляд на Штерна, – и подкаблучники…
Коллеги смотрели на него. Больше ничего. Но в их глазах появилась глубина, они пронзали словно стрелы. Что это – только удивление или уже ярость? Плевать. Там еще и предательство, а это хуже всего.
– Для меня работа с вами всегда значила больше, чем обычное сотрудничество… – Старший гаупткомиссар судорожно глотнул воздух; надо держать себя в руках и не разреветься.
– Для меня работа с вами всегда значила больше, чем обычное сотрудничество… – Старший гаупткомиссар судорожно глотнул воздух; надо держать себя в руках и не разреветься. – Ведь я вас… – Он рухнул на свой стул. – О'кей. О'кей. Я допишу этот сверхважный отчет: художник обвиняет бывшую жену, что она пичкала их общего ребенка сахарной ватой и превратила его в диабетика. Для меня это теперь… Кругом все в дерьме, но мне осталась лишь пара лет. Это ваше будущее, такие вот… – он с ненавистью ткнул пальцем в бумаги, – отчеты. – А после паузы прошептал: – Сахарная вата.
Тут он снова заорал:
– Сахарная вата! Самое подходящее для вас, сластены золотушные, импотенты, слюнтяи, эгоисты, говнюки!
Затем старший гаупткомиссар несколько часов сосредоточенно работал за письменным столом, а около четырех часов, не прощаясь, покинул кабинет. Раз уж опоздал, то он, ха‑ха, и уйдет раньше положенного. Покажет этим желторотикам, что такое гражданское неповиновение человека в полицейской форме, хотя он и не носил ее.
Все‑таки молодежь нынешняя никуда не годится. Вот старики – дело другое.
Он повернул за угол и чуть не столкнулся с шагавшим навстречу потным Зенфом.
– Представь себе, Тойер, наш поджигатель запалил пасторский дом, тот самый, где жил Нассман. Среди бела дня, все улики – коту под хвост.
– Задержали его?
– Нет, но мы контролируем все дороги на Мангейм.
– Дом ведь был на охране…
– Просто заперт. Ты же знаешь место, туда можно подобраться и незамеченным…
Верно, Хейлиг‑Гейстштрассе находилась буквально в двух шагах от главной пешеходной зоны города, но порой производила впечатление вымершей улицы.
– Что, в газете много написали про Нассмана? Я как‑то прозевал и не читал…
– Достаточно много, – прогудел Зенф. – Если предположить, что поджигатель просто хотел показать свою удаль, то цель была идеальная. А куда вы, собственно говоря, направляетесь? Прокуроршу свою ублажать?
– Я заболел, наглец, – слабо парировал Тойер такую чудовищную бесцеремонность и двинулся дальше. Итак, дом пастора исчез. Таким образом, дело похерено. Вот только не всех это устроит…
– Знаешь что, – добродушно прохрипел Фабри, – я считаю, что прежде всего ты должен извиниться перед своими парнями. Согласен?
– Неужели и ты считаешь, что я все усложняю и вообще что я не прав? – Тойер устало обмяк на софе, и даже телефонная трубка казалась теперь тяжелей гантели.
– Нет, я полагаю, что ты, возможно, и прав. Впрочем, можешь и заблуждаться.
– Знаю, дружище, знаю. – Ему стало стыдно, он никогда не мог спорить с Фабри.
– Помочь тебе я ничем не могу. Уезжаю на лечение на Балтику, представь себе. Антибиотики уже не помогают – я столько наглотался этой дряни, что после смерти, вероятно, буду представлять собой опасность для окружающей среды и меня похоронят в специальном саркофаге.
– Брось болтать глупости. Лучше подскажи, что мне делать?
– Ты должен хорошенько ухватиться за какую‑нибудь нить. Если получится, ты сможешь убедить остальных, что дело стоит копать и дальше. Лично мне представляется весьма сомнительным, чтобы какой‑то там сумасшедший мальчишка мог специально поехать из Мангейма в Гейдельберг с намерением поджечь пасторский дом…
– Да, но вообще‑то фотография дома была напечатана в газете…
– В «Рейн‑Неккар‑Цейтунг»?
– Да.
– И ее регулярно читает тот мангеймский полудурок? Нет, Тойер.