Что же это делает с нами секс? – думала она. – Каким светом озаряет сознание и все тело! Полтора месяца назад она, встретив этого мужчину на улице, и внимания на него не обратила бы, а сейчас даже движение руки, которой он придерживает карту, отзывается в ней, наполняя ее желанием до краев. Кажется даже, что сам он не имеет к этому отношения, что это собственные ее жизненные соки, бурля, омывают их обоих. И, однако, она знала, что это не так, что жажда их обоюдна, что у него она даже сильнее – жажда не только секса, но и многого другого помимо этого.
А знакомы они еще так недавно. Если собрать все в кучу – время, проведенное вместе за столом, телефонные разговоры, часы, которые они выкраивали для свиданий в гостиницах, то получится, наверное, что вместе они и двух дней не пробыли. И что я знаю о тебе на самом деле? – думала она. – Помимо того что ты уже семь лет, как женат, и зарабатываешь продажей картин, что любишь вкусно поесть, а оральный секс предпочитаешь лишь в малых дозах, как стимулятор? Судя по всему, даже и первые‑то два пункта могут оказаться неправдой. Лжет он, как она убедилась, довольно легко. Ну а узнав о нем больше, не разочаруется ли она? Возможно, хлам подробностей его повседневной жизни и замутил бы поток ее страсти.
– Ты что? – Он поднял глаза, почувствовав, что она изучает не карту, а его.
– Ничего. – Она пожала плечами. – Так, замечталась. Скажи мне, ты эту картину знал? Ну, ту, что на дарохранительнице?
Он сдвинул брови.
– Нет. А почему ты спрашиваешь?
– Не знаю. Ты так разглядывал ее. Как будто проголодался и изучаешь меню. Видно, она произвела на тебя впечатление, и мне интересно, какое.
– Наверно, такое же, что и на того знатока, кто бы он там ни был, который решил, что это может оказаться Боттони. Рисунок очень хорош. И композиция сильная, а для такой миниатюры это крайне валено. И Богоматерь прекрасно написана, не находишь?
Она пожала плечами.
– Не могу сказать. Мне ведь сравнить ее не с чем. А вообще кто такой этот Боттони?
– О, ну я тоже не слишком много о нем знаю. Не мой период. Но если вспомнить, это итальянский живописец восемнадцатого века. По‑моему, он был главным образом портретистом. Религиозная живопись его не известна.
– Значит, если бы картину написал он, она в некотором смысле представляла бы собой редкость и ценность?
– Наверное. Редкость – во всяком случае.
– Но ты бы ее продажей заниматься не стал. Он покачал головой.
– Нет. Боттони – это для коллекционеров. А помимо этого, даже если бы подтвердилось, что автор он, покупать ее не стоило бы. Она принадлежит церкви, а такого рода вещи продаются плохо и редко. Нет, я занимаюсь искусством более популярным.
– Расскажи, как ты это делаешь.
– Как если бы занимался любым другим бизнесом. Какая‑нибудь компания привлекает меня – сообщает, какую сумму готова потратить. Я даю свои рекомендации относительно того, что растет в цене на рынке, учитывая аукционы, частные коллекции, опись имущества за долги и прочее.
– За этим ты так часто и наведываешься в Лондон?
– Да.
– А в Париже почему живешь?
– Там рынок больше. – И на секунду запнувшись: – И потому, что женат я на француженке.
– А‑а, понятно. – Она помолчала. – И выгодный этот бизнес?
– Для меня или для покупателей?
– О тебе я это и так знаю. Можно догадаться по твоим фирменным ярлыкам. А для них?
–Делом невыгодным они не стали бы заниматься. Да, там крутятся большие деньги. И рынок этот – перспективный. Растет главным образом за счет пенсионных фондов.
Растет главным образом за счет пенсионных фондов. Возможно, и ты, сама того не зная, вкладываешь в это деньги. На то и бизнес – риск малый, доход большой. Тигриная хищность может обернуться кошачьей мягкостью и милосердием, акции растут или падают, но, если не считать легкого спада в конце восьмидесятых, изобразительное искусство постоянно растет в цене.
Потому и ты тут как тут?
Угу.
–Значит, если б эта картина в церкви была кисти Боттони – так, кажется его фамилия? – и ты мог бы ее заполучить, сколько бы она стоила? Я хочу сказать, окупилась бы она тебе?
Он пожал плечами.
– Ей‑богу, не знаю. Этим периодом я не занимаюсь, но если прикинуть: итальянский художник второго ряда... вещь необычная... если пустить в открытую продажу и с толком выбрать коллекционера... то, может быть, удастся выручить тысяч двести–триста.
– А тебе из них сколько перепадет?
– Зависит от того, сколько пришлось бы потрудиться. Можно было бы взять процентов двадцать. Правда, цена зависит от того, кто покупает и насколько он заинтересован в покупке. Как я уже говорил, церковь в продажах не заинтересована. А в данном случае и продавать‑то нечего. Сомневаюсь, чтобы этот псевдо‑Боттони на рынке имел успех.
– И все же неплохо бы им наладить охрану. Кто угодно может войти в церковь и уйти потом, неся это под мышкой.
Он улыбнулся.
– Наверно, охрана там поставлена лучше, чем кажется. Во всяком случае, я не стал бы переоценивать шансы того, кто попробует пронести что‑либо под носом у этого старика со слезящимися глазами. Ну так как? Экспертные услуги – занятие более интересное, нежели преподавание?
Она засмеялась.
– Не знаю. В финансовом отношении – во всяком случае. Как ты думаешь, сколько нам ехать до города? – быстро задала она вопрос, желая переключить разговор на другую тему и не попасться на лжи. Если бы в тот первый их вечер в баре она могла предвидеть последующее, неужели она бы не соврала как‑нибудь похитрее? А если сейчас признаться, что он скажет? Несомненно, это зависит от того, как это скажет она. Нет, об этом еще рано думать.
Бибиена, когда они въехали в нее, казалось, крепко зажмурилась от солнца – жалюзи на окнах и магазинных витринах были спущены, а на главной площади в буквальном смысле не было ни души.
В отеле она сразу же прошла в номер, оставив его регистрироваться у портье. Поездка оказалась длительнее, чем они рассчитывали, и так как предыдущую ночь они почти не спали, то чувствовали крайнее утомление. Она хотела сразу же связаться с Лондоном, но телефон в номере еще не был подключен, а когда его подключили, лондонский номер был занят. Быстро сбросив с себя одежду, она поспешила под душ.
В окне ванной виднелся кусок колокольни на фоне фаянсовой небесной синевы. Я хотела бы проспать неделю, подумала она. Наверное, я так устала, что даже секса не хочу. Когда она вернулась в комнату, то застала его лежащим на кровати прямо в одежде и с закрытыми глазами. Завернувшись в полотенце, она поискала свою дорожную сумку. Сумки не было. Возле шкафа стояли вещи – его портфель, его сумка с самым необходимым – и то и другое одинаково изящные и безличные, а рядом – большой, старомодного, даже викторианского вида саквояж тончайшей итальянской кожи, мягкий, элегантный, жутко дорогой – такого рода вещь хорошо смотрится на верхней палубе «Титаника». В саквояже что‑то было. Сев перед ним на корточки, она покрутила замок. Тот открылся. Внутри лежала ее старая сумка.
– Ну? Как тебе? – послышалось с кровати; глаз он по‑прежнему не открывал.
Она подняла на него взгляд.
– Откуда он взялся?
– Из Флоренции. Из магазина, хорошо мне известного. Это ручная работа. Я собирался переложить в него твои вещи, но, знаешь, подумал, что тебе это может не понравиться.