- Это надо отметить. Платоническая любовь... Неужели до этого докатился?
- Ты вот вскочила недавно. Но послушай, как ты разговариваешь, и сама
увидишь, что я прав. Ты стала вульгарной, Марианна, бесстыдной.
- Слушай...
- ...и это бестыдство - и в лице, и в гриме, и во взглядах, которыми ты
окидываешь публику, в жестах, в скрещивании ног так, что юбка у тебя
задирается на бедра...
- Мы что, женаты с тобой, или что?
- ... и в этих вещах нет даже искренности молодых бесстыдниц, а есть лишь
привычка, а за этой привычкой кроется усталость и досада, и испорченность, и
сам уж не знаю, что еще.
- Ты прирожденный писатель. По моему, я тебе это уже как-то говорила. Вот
видишь: одна маленькая ошибка в профессии - и вся жизнь насмарку.
- И все же, - продолжал Робер, не слушая ее, - и все же в этой чужой
женщине есть что-то и от Марианны...
- Ну наконец-то...
- Слушай, Марианна. Когда на прошлой неделе я захотел встретиться с тобой,
то еще не был банкротом и в кармане у меня хватало средств оплатить женщину -
женщину первого сорта, если бы это было то, чего я хотел. Но я хотел
Марианну, хотел тебя или то, что от тебя осталось, и потому пришел тогда, и
потому пришел и сегодня, и наверняка потому недавно нагрубил тебе с досады,
что так мало осталось у тебя от Марианны.
- И самая красивая девушка на свете не может дать больше того, что у нее
есть, - сказала она назидательно.
Робер не ответил. И не продолжал. Сказать было больше нечего. Не было
смысла больше говорить. Он помолчал, потом пробормотал, словно оправдываясь:
- В сущности, это и есть то, что я забыл. Просто хотел тебе объяснить,
чтобы ты не сердилась.
Марианна сморщила лоб и свои полные губы в гримасе сожаления.
- Фантазер ты, Робер. Такой же фантазер, как и раньше. Может быть, это -
единственное, что осталось у тебя с тех пор, если не считать твой злой язык.
Ты хочешь найти во мне девицу пятнадцатилетней давности и считаешь себя
обиженным, когда не находишь. Но ты посмотри только на самого себя -
посмотри, на кого ты сам похож. Да ты, по сути, лишь развалина того Робера. И
все же, как видишь, я сохраняю самообладание и сдерживаю свои слезы.
- Какой я, меня не интересует. В себя я влюблен никогда не был. Я любил
Марианну.
- Врешь. И причем именно с вульгарностью, которую приписываешь мне.
Человек всегда в первую очередь любит самого себя, а уж потом растрачивает
чувства на любовные истории.
- Да, может быть. В таком случае, значит, я уже давно отжалел самого себя,
но все еще не могу примириться с тем, что потерял и Марианну.
- Продолжаешь лгать, потому что человек не может потерять того, чего
никогда не имел.
- Ничего ты не понимаешь, - сказал Робер. - Под "иметь" ты понимаешь -
спать в одной постели.
И потом примирительно добавил:
- Еще по одной?
- Если хочешь.
Она уже забыла, что хотела уйти, и Робер не считал нужным ей об этом
напомнить, и они все говорили о тех же вещах и выпивали по рюмке, а потом
опять говорили, и молчали, и официант три раза объявлял, что уже закрывается,
прежде чем ему удалось прогнать их с террасы.
Улицы были пусты, и плевки обоих прозвучали медленно, почти торжественно, в мраке и пустоте. Марианна на своих высоких каблуках быстро идти не могла, а
Робер лишь сейчас ощутил всю тяжесть своей усталости, да и что было пользы
спешить, если некуда идти.
- Не понимаю, почему ты упорствуешь, - заговорил он, когда они вышли на
авеню. - Если хочешь, я могу поспать и в прихожей. Не поверю, если скажешь,
что у тебя нет прихожей.
- Прихожая у меня есть, но я не могу предложить тебе даже ее.
Не поверю, если скажешь,
что у тебя нет прихожей.
- Прихожая у меня есть, но я не могу предложить тебе даже ее.
- А-а, понял. Квартиру занял любовник. Тот - состоятельный и верный.
- Нет у меня любовника.
- Как нет?
- Так - нет. Это ты ведь придумал, а я приняла, потому что противоречить
тебе человек не в состоянии.
- А тот, толстый?
- Знакомый без значения.
- И ты назначала встречи, чтобы поговорить о бессмертии души?
- Принимай, как хочешь.
- Принимаю, как ты хочешь. Но не понимаю, почему ты отказываешь мне в
квартире?
- Нет, ну ты действительно зануда. И тупой ко всему прочему. Ты что,
думаешь: стала бы я мотаться по улице, да еще с тобой - не с другим кем, а с
таким, как ты, - если бы у меня действительно было куда идти? Но послушай,
дуралей: хоть я и не хнычу и не говорю о крахе, положение у меня -
точь-в-точь, как у тебя. У меня нет денег, нет и квартиры, или, вернее,
квартира есть, но я не могу туда войти, не уладив один маленький счет...
- Могла бы и раньше об этом сказать.
- Раньше или позже - какая разница?
- Ты стыдишься своей бедности. Бедная, но гордая девушка.
- Ничего я не стыжусь. Просто не люблю нюни распускать, как ты. Только
устаешь без толку.
- Не говори мне про усталость, а то ноги у меня начинают болеть вдвое
сильнее. Знаешь, если б мне предложили выбрать одно-единственное из всех
благ, я бы выбрал светлую комнату с мягкой постелью и бутылкой "кальвадоса".
- Это уже три блага. Ты просто ненасытен, Робер.
Они оказались перед Оперой. Кафе при "Гранд-Отеле" было еще открыто. В
свете, падавшем из широких витрин, официанты в белых смокингах разносили
закрытые крышками серебряные блюда.
- Могли бы перекусить, - предложила Mарианна, когда они проходили мимо.
- Ты с ума сошла. Один ужин при самом скромном аппетите стоит здесь
шестьдесят франков.
- Я не говорю: здесь.
- Да хоть где.
- Хоть где мы можем взять по бутерброду с пивом, если твои пять франков -
действительно реальность, а не наглая ложь.
Робер сунул руку в карман - словно желая убедиться, что монеты
действительно там, - но не ответил.
Они свернули на Рю-Комартен и зашли в какое-то маленькое кафе, где
истратили деньги по плану Mарианны.
- Да, вот если бы нам сейчас и пятнадцать франков за гостиницу найти, то
все проблемы на этот день были бы решены, - заметил Робер, допив свое пиво.
Он достал пачку "Голуаз", чтоб закурить, и выругался:
- Пусто!
Марианна досадливо вздохнула.
- А я-то на твои сигареты расчитывала. Ты только в галлюцинациях и силен:
"Вот если бы это...", "Да кабы мне предложили то"... Если б вовремя проверил,
обошлись бы и без пива.
- Не говори мне, а то я взбешусь. Мог бы поспать и в лесу. Мог бы и не
спать. Мог бы даже идти дальше, если бы только были сигареты...
- Встаем! - прервала его она. - Ты и правда одни глупости творишь.
Они вышли и вновь зашагали по бульвару, а потом свернули на Рю-дё-Сез.
- Куда ты меня ведешь? - спросил Робер.
- Обожди здесь.
Она направилась к углу, где стояли две женщины, приостановилась,
обменялась с ними несколькими словами, потом исчезла в другой улочке.
Робер прислонился к стене, но легче ему от этого не стало. Он достал
носовой платок, постелил на бордюр и сел.
"Если бы мне предложили выбрать одно... Mарианна опять бы сказала, что у
меня галлюцинации. Она не знает, она не понимает, что так легче проходит
время.... Что после того, как проскитался годы и тысячи километров по этому
городу, а не смог добиться ничего, ничего реального, то незаметно привыкаешь
к галлюцинациям!"
Робер оперся руками о колени и подпер голову.