- Ничего, хорошо, не перечисляй. Рассказывай. Это снимает с меня усталость
- слушать.
- Брось! Запутанные это дела. И забытые.
- Ну, расскажи тогда про страшную.
- Страшная и богатая. Этим исчерпывается все. И надменная, ко всему
прочему, как английская королева. У отца ее магазин картин, но всеми делами
заправляет она. Если это тебя живо интересует, могу дать адрес дома.
- Почему нет! Папаша может пригодиться.
- Прекрати!
- Тебя это шокирует?
Он промолчал.
- Папаша делает то, что скажет ему Жизель, дочь. Жизель сидит за
письменным столом в глубине магазина, склонив напудренную морду над ворохом
бумаг, и заключает сделки по телефону. Такой я ее увидел, когда в первый раз
вошел со своими жалкими полотнами под мышкой.
- Это не для меня, - сказала она, даже не посмотрев на картины.
- Я недорого продаю.
- А я покупаю только дорогие работы. Это не для меня, говорю вам.
И поскольку я все еще не уходил, она подняла голову, и что-то как будто
дрогнуло у нее во взгляде, потому что выражение у меня, наверно, было совсем
отчаянное.
- Потому что ты ей понравился, - поправила Марианна.
- Да, скорей, поэтому. Так или иначе, она оставила бумаги и посмотрела на
меня: "Господи, в этом городе тридцать тысяч художников, а они все новые и
новые приходят и мечтают о славе Пикассо, и голодают как собаки, вместо того,
чтобы поискать себе где-нибудь зарплату, как все люди."
- Покажите мне ваш товар!
Я расставил полотна вдоль стены. Их было три, и на первом я изобразил двух
человек - мужчину и женщину, облокотившихся на перила моста.
- И зачем тебе понадобилось это изображать? - полюбопытствовала Марианна.
- Это были два человека - мужчина и женщина: он стоял в фас, небрежно
опершись локтями о перила и опустив взгляд, а она повернулась спиной, лицом к
реке, и в этом и была вся картина.
- Не вижу никакого смысла.
- Смысл невозможно рассказать, он был внутри картины, в позах этих двух,
выражающих отчуждение, в скуке на мужском лице, в скорби женской спины.
Развязка, расставание, пауза перед расставанием.
- Мне это кажется очень тоскливым, - заметила Марианна. - И совершенно
банальным. Хотя я не разбираюсь в этих твоих работах.
- Но в том-то и дело, что в жизни это банально, а никто не догадался
сказать это в картине. В том-то все и дело, что мы проходим мимо таких вещей,
потому что они банальны, и уходим рисовать тело своей любовницы...
- Ну ладно, а что сказала та, страшная?
- Вторую картину я окрестил "Воскресенье", - продолжал словно про себя
Робер. - Я ее очень любил, эту картину, и она представляла мансарду с
задымленной стеной и с худенькой полуголой девушкой, которая гладит себе
праздничную юбку...
- Еще одно открытие.
- По-моему, я хорошо передал этот жалкий интерьер и жалкую наготу этого
худенького существа, и, может быть, часть ее жалкой надежды, что уж это-то
воскресенье не будет таким же, как все остальные, что это-то воскресенье
станет настоящим праздником. И в лице, по-моему, было выражение, и тело было
хорошо погружено в сумерки, и луч от невидимого окна в крыше косо опускался
на грязную стену и на жалкое худое плечо...
- Боже мой, у тебя глаза на одно тоскливое. Да располагай я деньгами
украсить комнату, я бы купила себе какой-нибудь пейзаж с пальмами и морем - с
чем-нибудь красивым, а не таким, как то, что у меня каждый день перед
глазами.
- Если есть деньги, возьми себе лучше настоящую пальму. Это еще приятнее.
- И настоящее море?
- Почему нет. Съезди на Лазурный берег - пальм и моря, сколько хочешь. Ты
смешиваешь картины с курортом.
- Если есть деньги, возьми себе лучше настоящую пальму. Это еще приятнее.
- И настоящее море?
- Почему нет. Съезди на Лазурный берег - пальм и моря, сколько хочешь. Ты
смешиваешь картины с курортом.
- На курорте я была только раз. Но это - одна из моих грязных историй,
потому что богач мой оказался никаким не богачом, а каким-то мошенником и
проиграл свои деньги, сколько у него было, в казино, а я еле-еле обратно
вернулась.
- На гостиничной кровати, наверно, на дорогу заработала.
- Не важно. Расскажи лучше про ту, страшную.
Робер молчал.
- Ну, расскажи! Чего ты замолчал?
- Вот ведь каков человек, - сказал всё так же, словно про себя, Робер. -
Постоянно повторяю себе, что это - прошлое, меня не касается - ни меня, ни
былой Mарианны, - а стоит только подумать, как ты с этими стариками
извращенными вертопрашила - и как будто кто-то желудок мне горстью мнет.
Отвратительно.
- Нет, правда, тебя-то это каким боком касается? Ты что, ревнуешь, что ли?
- Пожалуй, да; похоже, что ревную. Ревную, как будто ты мне жена. Как
будто ты мне жена, без которой я не могу.
Она ничего не сказала, словно не слышала. Потом чиркнула спичкой. Зажгла
сигарету.
- Ты так и не дорассказал мне про ту, страшную.
- Рассмотрела она мои работы. Без особого интереса, впрочем.
"Умелость у вас есть, - вынесла она приговор. - Но никакого понятия о том,
что творится сегодня. Подобные работы непродаваемы... Я не утверждаю, что
если вы перейдете на другие, то непременно преуспеете, но с такими, как эти,
неуспех вам гарантирован на 100%."
Разглагольствований такого рода я уже слышал много и стоял и слушал лишь
потому, что что-то говорило мне, что пытаться нужно до конца.
- Вы правы, - согласился я, - но работы эти я делал для самого себя. Не на
продажу.
- Но вы ведь их предлагаете.
- Предлагаю, потому что уже месяц без крыши над головой и потому что со
вчерашнего дня у меня еще не было ничего во рту, и потому что мне больше
нечего предложить. И если непременно нужно будет спрыгнуть с какого-нибудь
шестого этажа, то я хочу, чтобы это произошло как можно позднее.
На лице у нее показалось что-то вроде улыбки и она крикнула в комнату в
глубине.
- Папа, я ухожу ненадолго - пускай Пьер за магазином приглядит.
А затем мне:
- Пойдемте. Выпьем по чашке кофе.
И мы пошли в бистро на углу и пили кофе, и она заказала мне бутерброд, и
потом еще один, и еще один, и мы долго разговаривали, особенно я, - потому
что после того, как долго не ел, становишься просто пьян от еды, - и не знаю,
что именно я говорил: про Ван Гога и про абстрактное искусство, и про все
такое прочее, - а под конец она мне сказала, что я явно много читал и видел,
но все это перемешалось у меня в голове в кашу.
- Если у вас будет немного времени под вечер, заходите снова... Сходим на
выставку. Увидите настоящее искусство.
Если у меня будет немного времени? У меня было столько времени, что я
просто не знал, куда его девать, и еле дотерпел до шести, потому что ей не
пришло в голову дать мне хотя бы два франка, а я был без сигарет и не мог
даже взять пачку бумаги, чтобы курить окурки.
- На, закури! До окурков мы еще не дошли.
Марианна подала ему через плечо пачку.
- Ты догадлива. Мне действительно страшно захотелось курить, когда я
вспомнил те бестабачные дни.
Он вдохнул обильный горький дым и приклеил сигарету себе на губу.
- Тебе не надоело то, что я рассказываю?
- Нисколько. Только я еще ничего интересного не слышала.
- Знаю я, что' для тебя интересно.
- Ничего ты не знаешь. Продолжай.
- Выставка была - абстрактная мазня, но не без уменья.