На углу Елисейских Полей Марианна остановилась.
- Можешь подождать меня здесь.
- Согласен.
Она ушла и наверняка сейчас пойдет на Рю-Вашингтон, где торчат уличные
женщины, или, может, в какое-нибудь из заведений по соседству, где женщины
сидят за баром, и Робер спрашивал себя, отчего Марианна оставила его здесь, а
не пошла с ним вместе, - теперь, после того, как она выговорилась, и ей уже
все равно нечего больше скрывать. Но вопрос этот не слишком его занимал, и он
продолжал ждать, ощущая свою голову действительно пустой, совсем пустой, хотя
именно сейчас в ней все должно было бурлить и клокотать.
Ноги у него все еще болели болью первой фазы и он отошел в тень, достал
свой платочек и сел на бордюр. Мог бы вздремнуть, пока не вернется Mарианна,
однако сон прошел, и он лишь сидел так, без мыслей, сидел, кто знает сколько
времени, пока до него неожиданно не дошло, что он сидит уже наверно с час и
что Марианна давно уже должна была вернуться, и что, даже если бы она обошла
все заведения на авеню, и даже по два раза их обошла, то все равно уже давно
должна быть здесь.
Он встал, прошелся до угла и заглянул за него. Бульвар простирался
необычайно пустой и бескрайне широкий, странный этой своей ярко освещенной
пустотой, словно комната, в которой зажжены все лампы, но нет ни одной живой
души. Витрины разных кафе то здесь, то там были еще освещены. По асфальту
время от времени пролетала с недозволенной скоростью легковая машина. По
тротуарам прогуливалось несколько запоздалых пар. Но Марианны не было.
"Бросила меня, - подумал Робер. - Не может быть, чтобы она все еще их
обходила. Просто бросила меня."
Он пошел обратно, потом снова постелил платочек и сел. Куда идти! И какое
имеет значение, пойдет он или будет ждать здесь, хотя и без смысла. Если
ждать здесь, то есть еще один шанс из тысячи дождаться ее. Все же шанс, хотя
и никакой.
- Вы пьяны или что?
Над Робером навис "флик" в ночной пелерине.
- Просто устал.
- Тротуары сделаны не для отдыха. Что будет, если все решат рассесться
вдоль тротуара.
- Весело будет.
- Ах, мы еще и остроумны! Только, знаешь, сейчас не тот час, чтобы
острить. Вставай!
Робер поднялся, не спеша подобрал платочек, встряхнул, бережно сложил и
засунул в карман.
- Давай, пошевеливайся! А не то до участка - недалеко.
Робер все так же медленно зашагал по улице.
- Робер!
Он услышал за спиной торопливое щелканье каблучков и обернулся.
- Робер!
Это была Марианна.
- Наконец-то. И то в тот самый момент, когда я чуть было не нашел себе
ночлег в участке.
- Раньше не могла. Той, которую я искала, нигде не было и пришлось идти аж
на Ваграм увидеться с другой, а ее тоже не было и пришлось ее ждать, и все
это ради одной такой мелочи, из-за которой никто не дает комнаты в гостинице.
- Хорошо, хорошо, - пробормотал Робер. - Не имеет значения.
- Сигарету хочешь?
Робер молча взял из пачки одну сигарету. Они снова вышли на авеню, не
потому что там было что делать, а так, не думая, - может быть, просто
привлеченные светом, - и отправились к "Обелиску", - может быть, просто
потому, что вниз идти легче, чем наверх.
Марианна еще немного поговорила о своей неудаче, но Робер ничего не
отвечал, и она скоро тоже замолкла, и они оба шли так, едва-едва, каждый со
своими мыслями или со своей пустотой.
- Дальше вниз? - спросила Мaрианна, когда они дошли до "Руи-Пуан".
Робер только пожал плечами.
Здесь уже не было витрин и на бульваре стало темнее, а налетавший с Сены
ветер шелестел в ветвистых черных деревьях и колыхал свет и тени по аллее.
- Ты и правда совсем онемел.
- Не могу разогнать сон. Пока тебя ждал, уснул.
- Дело не во сне. У тебя просто пропал аппетит к разговорам. И сказать
тебе, с каких пор?
Он не проявил любопытства.
- С тех пор, как я сказала тебе кое-что из того, что тебе так не терпелось
услышать.
Он не возражал.
- Потому что ты напрасно пытаешься разыгрывать циника, Робер. Ты -
провинциальный мещанин и мораль твоя сейчас шокирована, и ты наверняка
спрашиваешь себя, должен ли ты даже в таком положении, в каком сейчас
оказался, идти рядом с женщиной, так погрязшей в пороке, как я.
- А, ну да. Именно над этими вопросами я и ломаю себе голову. Поэтому и
ждал тебя два часа на тротуаре.
- Брось. Я тебя вижу насквозь.
- Допускаю. Только ничего ты не понимаешь. Я не говорю, что история твоя
доставила мне бескрайнюю радость. Она действительно была для меня подлым
ударом, твоя история...
- Я так и знала.
- ... но не потому что мораль моя шокирована. Если хочешь знать правду, то
должен тебе сказать, что ожидал услышать кое-что и похуже. Что ты меняла их
по пять раз в день в какой-нибудь из тех грязных гостиниц возле "Мадлены" или
еще где-нибудь.
- Стой, - прервала его Марианна. - Я больше не могу. Давай сядем...
Она рухнула на скамейку у аллеи и простонала.
- Положи ноги на сиденье, - сказал Робер. - Обопрись спиной мне о спину и
расслабься.
Они посидели так, привалившись спина к спине, и Робер ощущал всем своим
существом ее усталое дыхание, ее пульсирующее тело - тело уличной женщины, но
теплое и живое среди мрака и одиночества ночи.
- Дай сигарету.
Марианна подала ему пачку через плечо.
- Значит, ты должен быть доволен, что не слышал самого худшего?
- Должен быть, но вот на' тебе, не доволен. Только не потому, что
столкнулся с женщиной, которая шокировала мою мораль, а потому что женщина
эта оказалась в точности того же качества, что и я, - испорченная и
испачканная точь-в-точь, как я сам.
- Что? Уж не занимался ли и ты этим ремеслом?
- Почти.
- Нет, ну ты не станешь меня убеждать, что ты - один из "теть".
Он рассмеялся кратким невеселым смехом.
- Это не единственный способ. Человек не обязательно продает себя мужчине.
Женщины-клиентки тоже попадаются.
- Богатая была?
- Очень.
- И страшная?
- Очень.
- Естественно. Красивые находят себе мужчин, не покупая. Продать себя
красивой трудно.
- Дело не в том, что я себя продал. Я продал другое, Марианна. Свое
искусство.
- Ну, что ж тут такого плохого. Насколько я знаю, человек для того и
рисует, чтобы продавать.
- Ты не понимаешь. Душу я свою продал. Вот что я хотел сказать.
- Извини меня, но в таких вещах я действительно не разбираюсь. Не сильна я
в тоске по невидимому.
- Только должна ты знать, - и говорю я это не из хвастовства, - что я
долго боролся и не упал от первого удара, а мне пришлось получить много
ударов, и тяжелых, прежде чем я упал. И если я себя продал, то продал не по
доброй воле, как ты.
- Не вижу разницы. Впрочем, если тебя это успокаивает...
Она отодвинулась от его спины.
- Ох, ноги мои. Задавила тебя?
- Нисколько. Наваливайся свободно.
Он снова ощутил полную теплую спину.
- Мы связаны, как сиамские близнецы...
- Какие близнецы?
- Нет, ничего.
- Расскажи про ту, страшную.
- Чтобы рассказать тебе про страшную, нужно рассказать сначала про те
десять лет нищеты и про то, как я ходил от торговца к торговцу с картинами
под мышкой и как производил серийно акварели по два франка за штуку для
старьевщиков по набережным, и как стал уличным фотографом, и как потом меня
взяли фотографом порнографических снимков, и как я сидел два месяца в тюрьме,
и как много раз чуть не умирал с голоду и разное другое такое же.