Тот выписал маменьке кучу средств и пообещал, что, приняв их, она станет молодой, красивой, умной, богатой, счастливой, натуральной блондинкой с грудью четвертого размера…
– Сколько можно в туалете торчать, – вклинился в мерный говорок Таси вопль Николетты, – гости вечером приедут, а у нас…
– Пока, Ваняша, – быстро сказала Тася и отключилась.
Я вынул сигареты, значит, можно не спешить и волноваться определенно ни к чему, но лекарства купить следует, иначе не избежать скандала. Интересно, какую прибыль фармацевтическим компаниям приносят истеричные особы? Это тема для диссертации: «Влияние дурного поведения и капризности клиентов на количество продаж».
Телефон ожил, на том конце провода была Нора.
– Едешь к Оськиной, – сурово заявила она, – пиши адрес. Впрочем, ее муж тебе должен быть знаком. Профессор живет в доме, который расположен напротив твоих родных пенатов, такое зеленое здание…
– С белыми балконами?
– Именно так он его и описывал, – согласилась Нора. – Зовут ученого – Загребский Владилен Карлович, представишься сотрудником телепрограммы «Врачебные тайны».
– Есть такая?
– Понятия не имею, вполне вероятно, что да, сейчас тьма всяких шоу на разных каналах. Не перебивай меня, – стала сердиться Нора, – кати к нему сию минуту, не задерживаясь, он ждет, жаждет рассказать всю правду о трагедии, случившейся с женой. Твое дело понять: мог он отомстить Араповой или просто так сболтнул про Чечню и похищение? Очень мне его заявление не понравилось, слишком точно в десятку попало! Думаю, не случайно он это сказал, либо сам подлость Марине устроил, либо знает что‑то интересное.
– Навряд ли человек, замысливший столь масштабное преступление, станет трепать на каждом углу о своих планах, – я попытался слегка остудить слишком горячую голову хозяйки.
– Ваня, – гневно воскликнула Нора, – роль великого психолога тебе явно не по плечу! Фразу про Чечню Владилен Карлович выкрикнул в запале, в момент нервного припадка, в подобную минуту человек не следит за собой, несет что ни попадя, он похож на пьяного, а у алкоголика, как известно, что на уме, то и на языке! Поторопись к Загребскому.
* * *
Чтобы попасть в нужный подъезд, я воспользовался домофоном и услышал искаженный помехами голос:
– Кто там?
– Корреспондент программы «Врачебные тайны», вас должны были предупредить о моем визите.
Замок тихо щелкнул, я вошел в подъезд и ощутил приступ ностальгии. Во времена моего детства район, где находится квартира Николетты, считался суперпрестижным, тут высились кооперативы, в которых жили писатели, актеры, музыканты и ученые. Для первых трех категорий построили современные здания из светлого кирпича, квартиры в них были похожи, словно однояйцевые близнецы: длинный коридор, от которого отходят комнаты, десятиметровая кухня, раздельный санузел, правда, ванная крохотная, и кладовка. По нынешним временам это очень скромное жилье, но в эпоху социализма основная масса людей ютилась в каморках, о десятиметровой кухне народ даже и не мечтал. К тому же в подъездах элиты сидели консьержки, совсем уж редкие птицы для советской Москвы. Приходя в гости к Лене Котовой, чьи родители служили Мельпомене [2] , или забегая к Толе Раскину, папа которого был пианистом, я оказывался словно у себя дома, даже мебель в большинстве случаев повторяла нашу, о книгах я уже и не говорю, тома Вальтера Скотта розового цвета, «серый» Джек Лондон, «оранжевый» Майн Рид, «темно‑зеленый» Диккенс и обязательно собрание сочинений Ленина, все пятьдесят пять толстых томов.
Мы сидели на польских стульях, пили чай из сервиза, сделанного в Чехословакии, зажигали люстры, произведенные в ГДР, и смотрели телевизор «Рубин».
Мы сидели на польских стульях, пили чай из сервиза, сделанного в Чехословакии, зажигали люстры, произведенные в ГДР, и смотрели телевизор «Рубин».
Но зеленый дом и его жильцы тогда казались анахронизмом на общем фоне. Когда в районе началось массовое строительство кооперативов, здание с белыми балконами уже высилось между деревьями, и там давно обретались ученые. Квартиры у них были невероятные, похожие на лабиринты с загогулистыми коридорами, мебель, на мой тогдашний, детский взгляд, жуткая: резные буфеты, столы на львиных лапах, зеркала в бронзовых рамах. Я часто ходил сюда в гости к однокласснику Алексею Вассерману. Если честно, меня привлекал не сам Леша, а его дед Иосиф Давидович, энциклопедически образованный историк. Какая у него была библиотека! Иосиф Давидович охотно давал мне книги, требуя лишь аккуратно обернуть их в бумагу.
Потом старик умер, мы закончили школу и разбежались в разные стороны, Лешу я практически никогда не вижу, а об Иосифе Давидовиче вспомнил лишь сейчас, войдя в знакомый с детства подъезд.
– Профессор Леденец! – вылетело у меня.
Загребский рассмеялся:
– Вспомнил прозвище! Думаешь, я не знал, как вы меня промеж собой звали? Ну‑ка наклонись, я тебя, шалуна, расцелую. Небось похоронил меня, ан нет, живехонек я, скриплю еще, хоть по возрасту Мафусаила перегнал. Вижу, вижу твою маменьку с балкона, во дворике гуляет, ведь красавицей была, да, не радует старость. Иди, иди, Ваняша, в кабинет, или дорогу позабыл? У меня евроремонтов не делали, я запретил! Не нужны мне их пакеты из стекол, эка дурь, право, нормальные рамы…
Продолжая безостановочно сыпать фразами, Владилен Карлович споро понесся в глубь похожей на музей квартиры, я двинулся за ним. Действительно, банальное утверждение «старость не красит», к сожалению, верно.