Назад баба Рая явилась не одна, а с женщиной, одетой как картинка и пахнущей таким ароматом, что Фиса чуть не прослезилась, нюхая воздух. Это какие же духи и сколько они стоят?
Гостья пробыла недолго, минут пятнадцать, от силы двадцать, а потом ушла, неся в руках довольно большую коробку. Анфису чуть не разорвало пополам от любопытства. Она вылетела из двора и увидела, как незнакомка быстро поднялась на горку, села в ярко‑синюю большую машину и исчезла.
Фиса понеслась к Раисе.
– Ну, купила мыло? – заорала она с порога.
– Какое? – шарахнулась от нее бабка.
– Так зачем на рынок гоняла?
– А… а… – протянула старуха, – мыло! Взяла, конечно, детское, дешево сторговала, не зря каталась.
– Кто ж тебя привез? – не утерпела Фиса.
– Разве не узнала? – усмехнулась бабка.
– Нет.
– Наташка, дочь Клавки.
– Вот те на, – оторопела Фиса, – какая стала, прямо барыня.
– Точно, – кивнула Раиса, – хорошо живет.
– Чего приезжала?
– Навестить, – коротко уронила старуха, – давно не виделись.
Анфиса покачала головой. Уж точно, что давно, лет пятнадцать, не меньше!
– Никак ты ей подарок сделала, – продолжила она «допрос».
– Какой? – спокойно поинтересовалась баба Рая.
– Коробку она несла!
– Экая ты глазастая, – скривилась соседка, – все приметила. Отдала ей две иконы.
Анфиса невольно бросила взгляд в красный угол. Все образа висели на месте, под ними теплилась маленьким огоньком лампада.
– Не эти, – бабка перехватила взгляд Фисы, – другие, на чердаке лежали, от отцовой матери остались. Мне ни к чему, пусть Наташка владеет.
В моей голове поднялась буря. Ярко‑синяя машина, джип «Лексус» был у Вики. Это она приехала к бабке, Анфиса, очевидно, подслеповата, меня она приняла за Веру, а Вику за Наташку.
Очень хорошо помню, как в тот трагический вечер, доставая из шкафа сервиз, Столярова рассказывала:
– Вот повезло! Посадила бабку в машину, довезла до богом забытой деревеньки и купила сервиз за триста баксов! Чистое серебро! Ей от родителей остался! Да я похожий недавно в антикварном, на улице Комолова видела, жаба задушила купить, десять тысяч за него просили, уехала, потом спохватилась, ну чего жадничаю, ведь уникальная посуда! Только поздно, пока я, глупая, колебалась, другие, умные, подсуетились и купили, ушел сервизик! А тут! Такая удача!
– Баба Рая бедно жила? – спросила я у Анфисы.
– Как все, – ответила та, – от пенсии до пенсии, на похороны собрала, мы только на водку скинулись, чтоб помянуть по‑человечески! Когда пенсию задерживали, плохо было, ничего в магазине не купить, с огорода ели. Вот телевизор у Раисы сломался, прям горе, за починку столько заломили, пришлось ей из «смертных» вынимать!
– Что же она сервиз не продала?
– Какой? – вытаращилась Анфиса.
– Ну тот, серебряный, неужели никогда не видели?
– Чего? – совершенно обалдела соседка. – Сервиз? Из серебра?
– Ага, достался ей от матери.
Анфиса тоненько захихикала:
– Ты, Верка, совсем в своем городе всякую память потеряла. Раиса‑то из сирот, по молодости в колхозе работала, ни отца, ни матери не помнит, какое серебро! Когда ее Колька замуж брал, у Райки исподнего не имелось. Сама я не видела, но мне мать рассказывала. Вот мы хорошо жили, справно, масло ели каждый день, а Райка голытьбой родилась, такой и померла. Колька пил горькую, откуда у них деньги? Напутала ты с посудой.
Колька пил горькую, откуда у них деньги? Напутала ты с посудой. Кружек у ней полно, эмалированные, фарфоровые, пластмассовые… Еще скажи про золотые вилки!
Я молча посмотрела в сторону покосившегося домишки. Всякое случается у людей, живут впроголодь, болеют, ходят босиком, а семейные ценности не продают. И соседке Раиса могла ничего не показывать, небось стоял сервиз в самом укромном месте, под кроватью у бабки. Деревенские люди осторожные, хвастаться достатком не станут. Это немцы, чуть заработав, начнут перекрывать крышу и ремонтировать дом; наш крестьянин, если не пропьет, спрячет денежки в чулок, на черный день. Во‑первых, он не приучен жить в красоте и уюте, а во‑вторых, не хочет стать объектом зависти, выделиться из толпы. Нет уж, плохо, грязно, без воды и газа, зато как все.
– Можно мне взять на память фотографию бабы Раи, – спросила я, – в избе на стенках висят?
– Мне‑то что, – пожала плечами Анфиса, – хоть все выноси. Твое теперь имущество будет, пополам с Наташкой, других наследников нет.
Оставив Анфису на скамейке, я прошла в избу, потом, высунувшись в окно, крикнула:
– Аня!
Девушка мигом прибежала на зов. Я указала на снимки.
– Подскажи, кто из них баба Раиса?
– А вон она, – сказала та, тыча пальцем в изображение женщины лет семидесяти с суровым взглядом и плотно сжатым ртом.
Маленькая фотография, похоже, сделанная для документов, была воткнута за рамку другого снимка, запечатлевшего молодого парня.
– Это она на паспорт фотографировалась, – пояснила Аня, – меньше трех штук сделать нельзя было, две в милиции забрали, ну а эта ей досталась. Вот баба Рая себя к дяде Боре и подсунула. Это сын ее, его в драке давно убили, еще до моего рождения.
Я молча постояла возле снимков, потом подошла к углу, где висели иконы, и пошарила за божницей. Насколько знаю, старухи любят прятать там документы.
Пальцы нащупали тоненькую тетрадочку. Я вытащила ее, открыла и увидела на пожелтевшем от времени листочке в косую линейку пару строк, сделанных неровным почерком человека, редко берущего в руки перо. «Наталия Федоровна Самохвалова, Москва, улица Ясная, дом 49, корп. 2, квартира 12». Скорей всего, это был адрес той самой Наташи, за которую и приняла Вику Анфиса. То ли дочь, то ли внучка старухи, во всяком случае, единственная родственница, уж она‑то должна знать, был ли в семье серебряный сервиз.
Я осторожно вырвала листок, сунула его в сумку и велела Ане:
– Пошли, довезу тебя до Истры.
– Да не надо, – стала отмахиваться девушка, – вы же мне заплатили, на автобусе докачу.
– Не спорь, – сказала я, – тут рядом, не на плечах же тебя понесу, машина повезет.
– Ну неудобно, – стала ломаться Аня.
Я быстро шагнула вперед, споткнулась о домотканую дорожку и, естественно, упала.
– Ой, мамочка, – заголосила Аня, – убились!
– Прекрати, – рассердилась я, – ну шлепнулась, с кем не бывает!
– И сумочка вся высыпалась!
– Сейчас соберу.
– Помогу вам, – Аня кинулась поднимать разлетевшуюся по комнате косметику, – какая у вас пудреница красивая! Мне бы такую!
– Забирай, – прокряхтела я, ползая по дорожке и подхватывая всякую ерунду: ключи, расческу, ручку, несколько ирисок, при взгляде на которые меня вновь затошнило.
– Не жалко?
– Нет, дарю!
– А карандашик зачем? – любопытствовала Аня.
– Это губная помада.
– Да ну? Никогда такой не видела.
Конечно, Анечка небось не посещает салон «Риволи», где я приобретаю «мазилки».