Кеша, посадив около себя Маню, как всегда, нажал на газ и унесся далеко вперед. Александр Михайлович, обладатель черного «Запорожца», безнадежно отстал, он не слишком уверенно чувствует себя за баранкой. Зайка молча рулила по Ново‑Рижской трассе. Я сидела около нее, зевая и борясь со сном.
Вдруг Зая притормозила.
– Ты чего? – очнулась я.
– Меня тошнит, – пробормотала она и рванулась из машины.
В ту же секунду я почувствовала резь в желудке, потом к горлу подступило что‑то мутное, тяжелое. Пришлось бежать за Зайкой.
Минут через десять мы кое‑как пришли в себя, умылись, поливая друг другу на руки воду из бутылки, утерлись бумажными носовыми платками и вернулись в машину.
– Интересное дело, – пробормотала Ольга, – с чего это нас прихватило?
– Не знаю, – прошептала я, чувствуя, как к горлу снова подкатывает что‑то отвратительное.
Зайка глянула на меня, я на нее, и в ту же секунду мы снова понеслись к канаве. Если честно, давно мне не было столь плохо. Голова кружилась, ноги дрожали, по спине тек холодный пот, в желудке ворочался раскаленный еж с торчащими в разные стороны иглами.
– Боже, – простонала Зайка, рухнув на сиденье, – умираю!
У меня было то же ощущение. В сумочке ожил мобильный.
– Мусик, – заорала Маня, – вы где?
– Еще на Новой Риге, – прошептала я, – на тридцать пятом километре.
– Что случилось, вы сломались?
– Да, – еле слышно ответила я и навалилась на Зайку.
Она откинулась в кресле и попыталась натянуть на себя плед, которым мы укрываем в машине Банди.
– Холодно мне, холодно, – лепетала она, – прямо трясет всю.
Меня тоже начал колотить озноб, и я решила включить печку, но вместо рычажка обогревателя ткнула пальцем в радио. «Это любовь, – понеслось из динамика, – что без денег делает тебя богатым, это любовь, о которой в книжках ты читал когда‑то».
– Выключи, – прохрипела Зайка, – умоляю.
Но я не смогла пошевелить рукой, пальцы весили по сто кило каждый.
– Дай пакет, – еле слышно попросила Зайка, – из бардачка вынь.
– Не могу.
– Меня тошнит, скорей, дай.
– Не могу.
– Сейчас салон испачкаю.
– Ерунда.
Зайка попыталась наклониться и не сумела. Я в полном отчаянии поняла, что не могу ей помочь, меня словно парализовало. Перед глазами затряслась мелкая черная сетка, в ушах тоненько‑тоненько запели комары. Последнее, что я увидела, перед тем как потерять сознание, было лицо Александра Михайловича с широко раскрытым ртом. Полковник рванул дверцы машины, Зая стала падать к его ногам, и тут свет померк.
Глава 3
Очнулась я в больнице, в Институте Склифосовского, в двухместной палате. На второй койке лежала синяя Зайка, рядом с ней стояла капельница. Впрочем, от моей руки тоже тянулась резиновая трубка к штативу с бутылкой.
– Эй, – достаточно бодро сказала Ольга, – ты как?
– Пока не пойму, – ответила я, – голова кружится.
– А у меня уже нет, – сообщила она.
– Что с нами приключилось?
– Мы отравились, – ответила она, – скорей всего, тортом. Наверное, взбитые сливки были несвежими.
– Господи, – простонала я, – мне дико плохо! Разве так бывает при отравлении?
– Еще скажи спасибо, что Александр Михайлович мигом вызвал «Скорую», – вздохнула Ольга, – пролежи мы там часок‑другой, могли бы и умереть!
Я испугалась:
– Да ну!
– Запросто, – «успокоила» меня Зайка, – нам просто повезло, что Дегтярев ездит со скоростью сорок километров в час, он увидел нашу машину и мигом сориентировался.
– Муся, – завопила Маня, врываясь в палату, – ты такая страшная!
Зайка фыркнула и отвернулась к стенке.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.
Маруська радостно ответила:
– Нормально!
– Но ты же тоже ела торт!
– И ничего, – бодро констатировала Манюня, – ни я, ни Кеша, ни Дегтярев не заболели.
Ну в отношении мужчин ничего удивительного, ни тот, ни другой не любят сладкое и едва прикоснулись к кремово‑бисквитному безумию. Но Машка! Она на моих глазах без всяких угрызений совести и стонов по поводу калорийности продукта схавала треть тортика.
– Зараза к заразе не пристает, – ожила Зайка, – тебя, Маня, ничто не берет!
– Так бывает, – принялась отбиваться девочка, – нам тут доктор объяснил, случается порой: оба ели творог, так один умер, а второй даже не чихнул, просто краешек испорченный был. Мне достался кусок со свежими сливками, а вам с тухлыми. Скажите спасибо, что живы остались, вот…
И она осеклась.
– Что «вот»? – насторожилась я, чувствуя, как к спине снова подкрадывается озноб. – Ты о чем?
– Ерунда, – слишком быстро и весело затарахтела Манюня, – просто я имела в виду, хорошо, что вы не умерли…
– Маня, – велела Зайка, – а ну говори, что стряслось.
– Ничего!
– Не ври.
– Ей‑богу.
– Лжешь!
Маруська покраснела.
– Ну… Андрюша… дядя Андрей.
– Что с ним? – подскочила я.
– Того…
– Чего?
– Того самого…
– Марья, – обозлилась Ольга, – а ну хватит кота за хвост тянуть. Что с Литвинским?
– Он умер, – брякнула девочка.
– Как? – заорали мы.
– Отравился, – со вздохом пояснила она, – как и вы, тортом. Только Вика сразу не поняла, в чем дело, решила – сердечный приступ, дала ему нитроглицерин, уложила в кровать, ну а когда Андрюше совсем плохо стало, вызвала «Скорую». Но машина застряла на МКАД, там авария приключилась, вот она и задержалась, приехала поздно, Андрюша уже умер.
– Не может быть, – прошептала я, – не может быть.
Машка удрученно замолчала.
– Как же так? – пролепетала Зайка. – Как – умер?
Манюня зашмыгала носом, и тут в палату вошел молодой, очень серьезный доктор и приказал:
– Посторонних прошу удалиться, у нас тихий час.
– Это моя дочь, – сказала я.
– Все равно посторонняя, – не дрогнул врач, – завтра поболтаете.
Через неделю нам с Зайкой стало совсем хорошо, и Кеша привез нас в Ложкино.
– Одно радует, – констатировала Зайка, оглядывая себя в большом зеркале, которое украшает холл в Ложкине, – я наконец‑то потеряла те три кило, которые мешали мне жить спокойно.
– Тьфу! – сплюнула домработница Ирка и ушла.
Конечно, ее реакция слишком резкая, но в общем правильная. Заюшку просто заклинило на диете, это становится похоже на фобию. Согласитесь, если девушка при росте метр шестьдесят пять и весе сорок четыре килограмма без конца талдычит о своем ожирении, это выглядит не совсем нормально.
– А вот ты, похоже, потолстела, – с радостью констатировала Ольга.
Я кинула взгляд в зеркало, даже если это и так, то меня сей факт совершенно не волнует.
– Чай будете? – спросила Ирка.
– Только без торта, – заорали мы с Зайкой, не сговариваясь.