Дураку ясно, и десятой доли сказанных слов хватит на то, чтобы скоренько очутиться где‑нибудь под откосом в весьма плачевном виде.
– Извини, – с искренним сожалением сказала я и отправилась искать проводницу. Парень все‑таки вернул челюсть на место и пошел в свое купе, слегка пошатываясь. Само собой, в чувство его сейчас приведут, и мало мне не покажется, так что следовало поторопиться.
Проводница готовила чай.
– Когда будет ближайшая станция? – спросила я.
– Так вам же до конечной? – удивилась женщина.
– Позвонить нужно срочно. Так когда ближайшая станция?
– В половине одиннадцатого. Стоим две минуты, так что вы…
Я кивнула, перевела взгляд на часы и заторопилась в купе. Под настороженным взглядом соседей собрала свои пожитки, вновь посмотрела на часы.
– Решили в другое купе перебраться? – не удержалась Ольга Васильевна.
– Возможно…
– Этот молодой человек заходил к нам, когда вы в ресторане были. Спрашивал, с кем едете и куда.
– Это мой знакомый. Снимал квартиру по соседству…
– Да? – Ольга Васильевна мне не поверила, что было неудивительно.
Олежка занял верхнюю полку, а его дедушка уткнулся в газету. Я ждала, напряженно прислушиваясь к голосам в коридоре. Народ устраивался на ночь, разговоры стихали, а я подумала: «Может, мне повезет?»
Поезд следовал точно по расписанию. В 10.25 за окном появились первые дома, указывающие на близость цивилизации, и состав сбавил скорость, а я, подхватив сумку, покинула купе. Не успела я порадоваться, что никого не встретила в коридоре, как дверь предпоследнего купе распахнулась и навстречу мне шагнул тип со шрамом, а я мысленно чертыхнулась. Отводя взгляд, я посторонилась, твердо нацелившись на выход. Он, конечно, увидел сумку в моих руках и спросил со смешком:
– Уже приехала?
– Точно, – не удержалась я.
Он вытянул руку, загораживая мне проход.
– Брось, – разглядывая меня, заявил он. – Все нормально, никаких проблем.
– Ага, – порадовалась я. – Я с детства доверчивая, – И попыталась выйти в тамбур, но руку он не убрал, и мне пришлось притормозить.
– Давно откинулась? – вдруг спросил он, а я, покраснев, пробормотала сквозь зубы:
– Да пошел ты… Руку он убрал.
– Оставайся, – сказал он спокойно.
– Спасибо, – поблагодарила я. – Не ищу себе неприятностей…
В этот момент поезд качнуло, и он остановился. Тип со шрамом хмыкнул, покачал головой и дал мне возможность пройти.
– Ну, счастливо, – совсем как недавно охранник, сказал он, а я ответила:
– И тебе того же.
– Может, еще встретимся.
«Не приведи господи», – открестилась я, правда мысленно, и оказалась на пустынном перроне, закинула сумку на плечо и зашагала к зданию вокзала. Следующий поезд в нужном мне направлении приходил только утром. Вздохнув, я отправилась на автовокзал, там мне повезло больше, и через час я уже дремала в стареньком «Икарусе» по пути к дому. А утром купила билет на поезд до своего родного города и благополучно добралась до него в субботу около полудня.
Жара стояла как на юге, солнце палило нещадно, асфальт плавился под ногами. Я купила бутылку пепси и зашагала к стоянке такси. Очередь произвела на меня впечатление, я подумала, что сумка у меня легкая и не грех прогуляться по городу после пятилетней разлуки. Поднялась по широкой лестнице, прошла под аркой со старинными часами на башне, больше похожей на минарет, и вышла на проспект Мира.
Взгляд мой задержался на табличке ближайшего ко мне дома. Улица Верхнедворянская – значилось на ней. Вот тебе и проспект Мира. Мимо прошмыгнул полосатый троллейбус, раньше таких у нас не было, по бывшему проспекту сплошным потоком шли иномарки, кое‑где разбавленные старенькими «Жигулями» и «Волгами».
– Все меняется, – попробовала я настроить себя на философский лад и прибавила шагу.
Мой дед жил когда‑то в двух троллейбусных остановках отсюда, в огромном доме, в котором в прошлом веке помещался то ли бордель, то ли гостиница. Дед рано овдовел и, должно быть, от тоски запил. Свою трехкомнатную квартиру выменял сначала на двухкомнатную, а потом оказался в коммуналке в своем же доме, только в первом подъезде, в компании с таким же алкашом. Умер дед во сне, как говорится, не приходя в сознание во время очередного запоя. И не успел, как ни странно, продать свою берлогу, а завещал ее мне, за что в настоящий момент я была ему очень благодарна.
Дом выглядел заброшенным, не красили его лет семь как минимум, фасад в трещинах, дверь подъезда без стекол… Впрочем, дело обычное. В подъезде, несмотря на жару, было холодно, я поежилась и по широченным каменным ступеням стала подниматься на второй этаж. Дверь в квартиру была приоткрыта, звонков здесь сроду не водилось. Я толкнула дверь и вошла в длинный, метров шесть, коридор, в детстве мы звали его «кишкой». Коридор выходил к просторной кухне, слева дверь – в комнату соседа, ближе к кухне – дедова, то есть теперь уже моя.
– Хозяева! – гаркнула я, подняв голову к высокому потолку.
Дверь справа открылась, и появился неизменный дедов собутыльник Максим Павлович, или просто Палыч. Во всяком случае, гражданам прилегающего района он был известен именно как Палыч. Маленький, круглый и румяный, за пять лет он совершенно не изменился, несмотря на хронический алкоголизм и глубокие душевные переживания, связанные с отсутствием средств на очередную опохмелку.
– Виталик! – разведя руки для горячих объятий, завопил он, узнав меня.
– Здорово. Палыч! – вновь гаркнула я, и мы обнялись.
Палыч отстранился и сказал удовлетворенно:
– Красавица. Вылитая мать. Королевна, право слово… А загорела как, точно с курорта.
– Я на юге отдыхала две недели.
– Хорошее дело, – одобрил он, переходя на шепот, – Нинка здесь с самого утра. Занавески вешает…
В этот момент сестра появилась в коридоре, неодобрительно посмотрела на Палыча и кивнула мне.
– Ты ж в телеграмме писала, что с утра приедешь? – вместо приветствия заметила она.
– Вышла задержка.
– Какая задержка? Да не вертись ты под ногами, черт старый! – заорала она на Палыча, тот нахмурился и пристроился за моей спиной.
Я незаметно сунула ему денег и шепнула:
– Закусь купи…
Палыч исчез, а мы с Нинкой вошли в комнату. Причина ее скверного настроения стала мне ясна, из всей мебели, которой так гордился мой пьяница‑дед, остались только кресло с порванной обивкой да резная тумбочка для обуви.
– Видно, под конец жизни дедуля здорово разошелся, – присвистнув, заметила я. Нинка тяжело вздохнула:
– Это не дед, то есть…. вся эта рухлядь ничего не стоила. Так, если какой любитель…А у кого сейчас деньги? Я и выручила‑то сущие копейки, честное слово. У меня где‑то записано, если хочешь, верну тебе половину, постепенно… Сереже надо было на свадьбу, ты же знаешь, у нас никаких сбережений… Получили участок, тридцать километров от города, разве на автобусе наездишься? «Запорожец» купили, старенький, своя картошка, морковь… Конечно, денег у меня нет, чтоб с тобой расплатиться, буду отдавать помаленьку…
– Мне ничего не надо, – отмахнулась я, искренне сожалея о вещах, которые окружали меня с детства, а отнюдь не об их рыночной стоимости, хотя и знала, что стоимость велика, а Нинка все спустила по дешевке… «Запорожец», дура несчастная, да здесь одна горка тянула на новенькую «Волгу».