Мой отец был сыном потомственного ювелира, владельцем нескольких магазинов в Вильно и других городах. «Штайн и сыновья» – фирма старая, хорошо себя зарекомендовавшая, впрочем, об этом ты, конечно, знаешь. После смерти деда его дело унаследовали сыновья – мой отец и его старший брат. О нем, точнее, о его семье, и пойдет речь. Не удивляйся, прошу тебя, и дочитай мое письмо до конца. У моего дяди было две дочери, старшую звали Анна Штайн. В начале тридцатых она училась в Германии, у нее был большой художественный талант, она мечтала стать художницей. Отец ее в этом поддерживал. В Германии Анна познакомилась с немцем по имени Ральф Вернер. Не помню точно, но, кажется, он родился в Риге, был из очень хорошей обеспеченной семьи, воспитанный молодой человек, учился в Германии в университете. Они полюбили друг друга, и он сделал ей предложение. Моя семья не стала возражать против этого брака, дядя очень любил свою дочь и желал ей счастья. День свадьбы был назначен, и к этому торжественному дню мой дядя решил сделать подарок дочери, он работал над ним больше года. Колье с рубинами и бриллиантами. Ты, наверное, уже понял: это то самое колье, фотографию которого я получил от тебя. Мой отец очень стар, но он не сомневается, это колье сделал его брат, конечно, стопроцентной уверенности быть не может, пока мы имеем дело с фотографией, и все же я склонен ему верить. У старика до сих пор прекрасная память. Но дело, собственно, не в этом. Свадьбе не суждено было состояться. В Германии начались известные события, и жених отказался от своих намерений, не пожелав связать судьбу с еврейкой. Анна вернулась в Вильно, она очень страдала, особенно когда узнала, что Вернер женился на богатой немке. Я думаю, она любила этого человека. Возможно, и он любил ее, хотя с таким же успехом он мог быть охотником за приданым. До нас доходили слухи о том, что он связался с фашистами и сделал неплохую карьеру, стал офицером СС. Все это только усугубило страдания моей несчастной сестры. Перед самой войной отец решил уехать в Палестину, в тот момент уже было ясно, чем может обернуться для нас желание остаться на Родине, но его брат ехать отказался. Он верил в немецкую культуру и немецкую нацию. Рассказы о событиях в Германии в то время многим казались небылицами. Путь в Палестину был долгим и трудным, и на новом месте нам поначалу жилось нелегко, но мы остались живы, так что нам всем следует благодарить бога за то, что он внушил эту мысль отцу. Семья его брата осталась в Вильно. Все остальное мы знаем по рассказам немногочисленных свидетелей. Незадолго до прихода русских дядя все‑таки решил уехать, но теперь сделать это оказалось еще труднее. Вдруг тяжело заболела младшая дочь, отъезд пришлось отложить. Потом город заняли немцы. Что пришлось испытать евреям, оказавшимся на оккупированной территории, рассказывать тебе не надо. Мы не имели с семьей дяди никакой связи, однако после войны нам удалось разыскать женщину, которая до войны работала в нашем магазине. Так вот она рассказала, что дядя с семьей все‑таки покинул город и помог им в этом тот самый Ральф Вернер. Он оказался в Вильно и разыскал свою бывшую невесту. С этого момента их следы окончательно теряются, удалось кому‑нибудь спастись или нет, неизвестно, но совершенно точно: в вильнюсском гетто их не было. Возможно, этот немец действительно любил сестру и оказался порядочным человеком, помог семье бежать из города. Но что было с ними дальше? Теперь ты понимаешь, дорогой Геннадий, какие чувства мы все испытали, получив эту фотографию. Конечно, мы не надеемся через столько лет найти кого‑то из членов семьи дяди. Будь они живы, изыскали бы возможность связаться с нами, хотя и в этом я не уверен. Но мы были бы благодарны за любые сведения об их судьбе. Конечно, дядя мог продать колье еще до оккупации, но, как я уже сказал, любые сведения для нас важны, потому очень прошу тебя дать нам возможность связаться с человеком, который попросил тебя продать колье. Если же это по какой‑то причине невозможно, надеюсь, что ты не откажешься сам поговорить с ним, вдруг ему что‑то известно о ювелире Штайне из Вильно и двух его дочерях? Очень на тебя рассчитываю.
Если же это по какой‑то причине невозможно, надеюсь, что ты не откажешься сам поговорить с ним, вдруг ему что‑то известно о ювелире Штайне из Вильно и двух его дочерях? Очень на тебя рассчитываю. Мой старый отец надеется перед смертью получить весточку о своем брате. Заранее тебе благодарен».
Я положила письмо на стол и некоторое время тупо на него пялилась. Уманский сидел молча, наблюдая за мной, – должно быть, решил дать мне время переварить прочитанное.
– Вы показали письмо бабке? – наконец спросила я.
– Да. Но читать его она не стала и наотрез отказалась ответить, как колье попало к ней.
– И что вы?
– Позвонил своему другу и сообщил, что нынешний хозяин колье приобрел его три года назад у человека, который не так давно умер. Как колье попало к нему, никто из его родственников не знает.
– Зачем вы соврали?
– Ну, это просто. Хотел избавить твою бабушку от возможных неприятностей. Мы поссорились, но я любил ее и… Через год мы все‑таки помирились, еще пару раз я пытался начать с ней разговор об этом, но всякий раз она поспешно меняла тему. Мне стало ясно: объяснять что‑либо она не намерена, пришлось с этим смириться. Ко мне она больше не обращалась, предпочла иметь дело с моим сыном.
– Вы уверены, что он тоже для нее что‑то продавал?
– Уверен. Но оба об этом помалкивали. У них, конечно, была причина.
– Подождите, если я правильно поняла вас, у бабки были ценности, которые она на протяжении своей жизни продавала время от времени и происхождение которых неизвестно?
– Именно так. И свое собственное происхождение она тщательно скрывала.
– Свое происхождение? Геннадий Сергеевич, но вы ведь не думаете, что моя бабуля та самая Анна?
Признаться, мысль о том, что бабка может быть еврейкой, избежавшей уничтожения в вильнюсском гетто, не укладывалась в моей голове. У нее были светлые волосы, голубые глаза. – Тут я призадумалась, вовремя вспомнив школьного друга Милю Зильбермана, зеленоглазого блондина. Уманский в ответ на мой вопрос пожал плечами.
– Но какой смысл ей было это скрывать? – хмуро спросила я.
– Причин может быть несколько, – вновь пожал плечами Уманский. – Того, что она дочь богатого ювелира да еще находилась в оккупации, было вполне достаточно, чтобы после войны оказаться в лагере. Я уж не говорю о женихе‑эсэсовце. То, что он бывший жених, вряд ли бы произвело впечатление на судей.
– Допустим, но… когда вы получили это письмо?
– Десять лет назад, за четыре года до смерти твоей бабушки.
– Вот‑вот, в тот момент ничто не мешало ей сказать правду, и эти люди… это ведь ее близкие родственники, вполне могла общаться с ними и даже съездить к ним в гости в Израиль. Разве нет?
– Не берусь судить о том, какие чувства она испытывала. В любом случае у нее была некая тайна, которую очень хотел разгадать твой отец.
– Отец? – растерялась я. – Вы же сказали, что он ничего не знал об этих деньгах?
– По крайней мере, я ему о них не говорил. Но его очень интересовало все, что касалось жизни его матери во время войны. И о том, что у нее были ценности, он, конечно, знал. Ведь она дважды давала ему крупные суммы денег. Я считал, что она должна как‑то объяснить ему это, однако после ее смерти выяснилось: ничего она ему не объясняла, и он пришел с вопросами ко мне. – А вы?
– Рассказал ему о колье. Она не просила держать это в тайне, оттого я и рассказал.
– Он видел это письмо? Уманский кивнул.
– Дело в том, что после ее смерти твой отец нашел в ее бумагах пачку писем. Единственное, что могло пролить свет на ее прошлое. Пачку писем на немецком языке, подписанную именем Ральф.