Я нечаянно задела жилище локтем, и оно рухнуло. Горестно возопив, предпоследний стал возводить его вновь, а Евгений Борисович помогал ему. В общем, все были заняты, это позволило всем трудиться самозабвенно и с полной отдачей, что не мешало нам чутко прислушиваться к шуму, доносившемуся с улицы: мы с нетерпением ждали Иннокентия Павловича с вестями о конкуренте.
Он потратил на изыскания значительно больше двух с половиной часов и прибыл уже ближе к вечеру, но пенять ему на такие мелочи мы не стали, тем более что лицо последнего сияло довольством и гордостью за проделанный им доблестный труд.
Иннокентий вошел на кухню, где мы ужинали. Михаил Степанович, лишенный обеда, теперь был тоже приглашен и восседал под иконой Спаса, выпятив грудь, точно ее украшал полный набор Георгиевских крестов, и с легким презрением взирал на Иннокентия. Шалаш был сооружен, и Михаил Степанович, безусловно, гордился не зря.
– Садитесь с нами, Иннокентий Павлович, – с повышенной лаской в голосе предложила я, уловив по его лицу, что в тыл врага он ходил не зря. Мы поужинали, накрыли стол к чаю, и только после этого я спросила:
– Что удалось узнать?
– Тебе известно, Лизок, что, когда я берусь за дело, секретов не остается, – усмехнулся Иннокентий. Михаил презрительно фыркнул, а Мышь придавила локтем его ладонь, да так, что он взвыл. Мышь вежливо извинилась, а мы смогли выслушать Иннокентия. – Итак, Солодкин Эдуард Митрофанович, мне удалось проследить родословную до прадедов. Ничего общего с вашей фамилией.
Иннокентий положил передо мной свой блокнот, открыв его на нужной странице, я водила пальцем по колонке незнакомых имен, а Мышильда сопела рядом.
– Никаких корней, – сказала она удовлетворенно, потом посмотрела на меня и озадачилась:
– Как же он узнал?
– Актерка, – вздохнула я, еще раз просмотрела список и задумалась над одним именем: «Кутейкина Ефимия Самсоновна. В 1900 году родила внебрачного ребенка, сына, и назвала его Гавриилом, отчество ему дали Дормидонтович. Между прочим, таково было имя нашего прадеда, который тяготел к вину, актеркам и белой горячке. В 1923 году у Гавриила родилась дочь Мария, которая, выйдя замуж, стала Солодкиной и в 1943 году родила сына Митрофана. Он и явился отцом нашего конкурента».
Я уже минут десять напряженно размышляла, а остальные не менее напряженно взирали на меня. Я выругалась, помянув чертей, и вышла на улицу. Бабка Клавдия вертелась под нашими окнами, ее уши настороженно торчали из‑под белого платка.
– В ваших краях как бы звали ребенка с именем Ефимия? – с места в карьер спросила я. Бабка вытаращила глаза, а я продолжила:
– Например, Олимпиада – Липа, а Ефимия?
– Химка, – ответила бабка и даже порозовела от удовольствия.
– Точно, – вздохнула я и вернулась в дом. – Евгений Борисович, – обратилась я к хозяину. Вся команда по‑прежнему хранила молчание и, затаившись, ждала, что будет дальше. – Где у вас поблизости междугородный переговорный пункт?
– На улице Третьего Интернационала, – бодро ответил он, сделав слабую попытку вскочить и выпятив грудь.
– Не будете ли вы столь любезны сопроводить туда Марию Семеновну?
– Зачем это? – насторожилась Мышильда.
– Химка‑ключница. Прабабкина врагиня и стервец Гаврюха, – пояснила я. Мышильда сунула нос в блокнот и глухо простонала. Потом обреченно вздохнула и заметила:
– Чего ж звонить, и так все ясно.
– Позвони матери, уточни момент рождения. Ошибки в таком деле быть не должно.
Мышильда ушла в сопровождении Евгения беседовать со своей матушкой.
Так как семья – это святое, прабабка часто баловала деток воспоминаниями.
Бабка бережно сохранила их и донесла до нас, а тетка – мать Мышильды, посоветовала ей навести в них порядок и все распределить по годам. Бабка с усердием занялась благородным делом, но так как писать воспоминания по лености не могла, то просто наговорила их на магнитофон. А уж тетка Анна записала, внеся кое‑где поправки и ввернув собственные воспоминания. На сегодняшний день она считалась специалистом в этой области и потихоньку подготавливала себе замену, избрав в семейные летописцы меня.
Я горестно смотрела в чашку и молчала. Михаил Степанович с Иннокентием тоже молчали и время от времени вздыхали, выражая тем самым свое сочувствие. Очень скоро вернулась Мышильда и с порога заявила:
– Все точно. Химка и Гаврюха.
– Значит, родственник, – задумчиво сказала я.
– Ну… тут наверняка не скажешь, – взъелась Мышь на новоявленного братца. – Химка в девках родила…
– Будучи в услужении в нашем доме, – закончила я. – И из дома ее не выгнали. И отчество ребенок получил прадедово, а когда подрос, тоже был взят в дом… Яснее ясного, соседский жилец нам троюродный брат по деду.
– Ребенок был незаконнорожденный и потому не брат, – не сдавалась Мышильда. Мне очень хотелось с ней согласиться, но факты – суровая вещь, и я с печалью констатировала:
– Имеет право рыть.
– Момент. – Сестрица с прокурорским видом уселась напротив меня. – О кладе прадед рассказал только деду, остальных детей, как законных, так и прочих, на тот момент в городе не было. Как Гаврюха о нем мог узнать? Да еще, шельмец, план составить?
Я призадумалась.
– Бабка тогда жила у родственников, значит, в доме заправляла Химка и намерения прадеда угадала. Но конкретное место проворонила. Оттого‑то в плане конкурента показана вся левая половина дома, начиная с флигеля.
– И после такого воровского способа получения сведений позволить ему рыть? – ужаснулась Мышильда человеческому коварству. – Даже если и троюродный, а это бабушка еще надвое сказала…
Я пребывала в нерешительности, оттого смотрела в потолок и ждала озарения свыше. Оно не заставило себя ждать.
– Он родственник, – хлопнув по столу ладонью, провозгласила я. – Прогнать его мы не можем. С этим ничего не поделаешь. Но так как сведения он заполучил воровским путем – копать ему не давать.
– Совершенно справедливо, – кивнула Мышь, протягивая мне руку, и мы скрепили решение рукопожатием. Перед лицом внешней опасности семейные антипатии были неуместны.
Мужики сидели за столом, выпучив глаза и совершенно окаменев. Самым окаменелым был Евгений, но, как ни странно, он первым пришел в себя.
– Вы вправду никого тут не тронете? – спросил он с опасливым сомнением.
– Ни‑ни, – заверила Мышильда. – Все будет тихо, без шума и пыли.
* * *
Утром меня очень рано разбудила сестрица.
– Пойдем до жары поработаем, а уж потом позавтракаем. – Она пребывала в отличном расположении духа. Поиски клада продолжали свое благотворное действие на ее характер. Я собралась за пять минут, и мы отправились на пустырь.
Громкий храп из шалаша возвестил о том, что Михаил Степанович еще почивают. Мы подошли к фундаменту и ахнули: за ночь опять трижды рыли в разных местах. И это при том, что у нас имелся собственный сторож. Я рванула к соседской дыре и, оказавшись возле дома номер пять, заприметила возле палисадника бабку.
– Где жилец? – рявкнула я, от великого возмущения забыв поздороваться. Бабка охнула, присела и раскинула руки, готовая орать «караул».