Работник я, по моему собственному мнению, была неплохой, а потому было вдвойне обидно. Вызвал меня начальник, горестно вздохнул и сказал:
– Машенька, пойми правильно: у Светки двое детей, Ольга с ребенком без мужа, Нине Сергеевне четыре года до пенсии, а Сокращать кого‑то надо. Ты у нас не бедствуешь, детей у тебя нет, что прикажешь делать?
Пришла домой, реву от обиды, а Димка мне:
– Теперь домохозяйкой станешь? Бассейн, шейпинг, сауна с Юленькой на пару.
Я хлопнула дверью – и к отцу. Папа меня обнял, Юлька заварила чай, и мы втроем повозмущались всеобщей несправедливостью. Потом папа сказал:
– Не переживай. Найдем работу. Я поспрашиваю. Не торопясь подыщем что‑нибудь путное. О деньгах не думай.
– Меня Димка со свету сживет, – мрачно предположила я.
– Твой Димка пусть лучше начнет деньги зарабатывать, а потом уж со свету сживать, – сказала Юлька. – Что хочешь говори, а парень он никчемный.
– Перестань, – перебил папа. Юлька замолчала, но чувствовалось, что она много чего еще хотела сказать в Димкин адрес.
Муж приехал за мной часов в девять, в квартиру не вошел и вообще вел себя по‑дурацки.
– Останься, – шепнула мне Юлька, но я покачала головой. Папа стоял в дверях и смотрел на нас, лицо у него было сердитое.
Потому сегодня я к ним и не поехала. Что отца лишний раз расстраивать? Не по душе ему было мое замужество. Первые месяцы после свадьбы он шутил:
– Когда меня дедом сделаешь? – А теперь спрашивал, едва ли не со страхом:
– Ты не беременна? – И облегченно вздыхал, услышав “нет”.
Долго такая жизнь продолжаться не могла, даже Димка это чувствовал, но остановиться уже не мог. О чем бы мы ни говорили, все неизменно сводилось к одному: твой папаша – уголовник. Иногда я с ужасом ловила себя на мысли, что совершенно серьезно желаю Димке провалиться к чертовой матери.
Впрочем, сейчас он не казался мне таким уж скверным мужем. Я стала вспоминать его положительные качества, вновь подумала о проселочной дороге, по которой предстояло проехать на моих “Жигулях”, и тоскливо вглядывалась в сумрак хмурого апрельского вечера. Дорога шла через лес, высокие сосны выглядели мрачно, и я всерьез подумала вернуться, вот тут‑то машина и заглохла. Промучившись минут десять, я с тоской поняла, что заводиться она не собирается. Такое случалось и раньше, только не в дождь, в лесу, на дороге, где и днем движение не Бог весть какое, а вечером и вовсе ни души. Обычно всегда находились помощники, однако сегодня на них рассчитывать не приходилось. Я включила приемник, прослушала пару песенок, утешая себя тем, что кто‑нибудь все равно поедет мимо и поможет.
К одиннадцати я стала свыкаться с мыслью, что заночевать придется здесь. Ночи холодные, до ближайшего села километров восемь, да и кто меня пустит в такое время? Чертыхнувшись, я вышла из машины и подняла капот. Дождь лил, как из ведра, и я сразу промокла. Под капотом не было ничего интересного, единственное, что я могла, проверить клеммы на аккумуляторе, что я и сделала, само собой, без всякой надежды на успех.
Из‑за дождя я не услышала шагов и, скорее даже не увидев, а почувствовав присутствие человека, подняла голову и замерла с открытым ртом: рядом стоял здоровенный детина в куртке с капюшоном. Лица его в темноте я не разглядела, но было в этом появлении что‑то настолько зловещее, что сердце мое жалко екнуло и куда‑то провалилось. Полминуты мы стояли молча, не двигаясь. Руки он держал в карманах, ни сумки, ни удочки, ничего, что указывало бы на то, что может делать человек в это время на пустынной дороге в лесу?
– Ну, что там? – спросил он. Голос низкий, неприятный. Я дернулась и глупо сказала:
– Не знаю.
– Дай посмотрю.
Я дернулась и глупо сказала:
– Не знаю.
– Дай посмотрю.
Он сунул голову под капот, а я замерла рядом, вглядываясь в темноту с надеждой, что сверкнут фары и появится машина. От хлопка капота я едва не подпрыгнула.
Он зашел с правой стороны, открыл дверь, согнувшись чуть ли не пополам, сунул мощные плечи в машину и повернул ключ. Мотор заработал. Я не знала, радоваться этому или нет.
Кажется, он разглядывал меня в темноте, сердце мое вернулось из пяток, но ритмично стучать не спешило.
– Ты куда едешь? – спросил он, опершись на дверь.
– В Гаврилово, то есть не совсем туда, мне сворачивать в сторону, – торопливо ответила я.
– Годится.
Он сел на водительское сиденье и открыл дверь мне.
– Садись. – Пока я пыталась что‑то сказать, он хмуро заметил:
– Я думал, ты промокла.
Словно в трансе, я села рядом. Зубы у меня стучали так громко, что в другое время я бы засмеялась, только не сейчас. Капюшон он не снял, и лица его я по‑прежнему не видела, но и так чувствовала, что человек он опасный. Это ощущение было настолько острым, что я едва сдержалась, чтобы не закричать и не выпрыгнуть из машины. Он молчал, и я молчала, искоса разглядывая его. Голосил приемник, а дорога была по‑прежнему пустынной. Тут я вспомнила утреннее сообщение по радио о бежавших из тюрьмы троих заключенных и в ужасе уставилась на моего попутчика. Ничего нового я не увидела: капюшон и серое пятно лица,
– Вы в Гаврилове живете? – стараясь быть спокойной, спросила я.
– Нет.
– Там у вас родственники? – Мне и так было ясно, что никаких родственников у него нет, но я продолжала расспрашивать: звук собственного голоса успокаивал.
– Нет, – опять ответил он.
– А, значит, вы едете дальше?
– Вроде того.
Я сунула руки в карманы, чтобы не видеть, как дрожат пальцы. Если ему нужна машина, он мог уехать сразу… А если это маньяк, завезет куда‑нибудь… но ведь мы были в лесу, тридцать метров в сторону – и ни одна живая душа не найдет… Господи. Мне стало нехорошо, я приоткрыла окно, стараясь дышать ровнее. Холодные капли падали на лицо, я закрыла глаза и попыталась молиться.
– Где сворачивать? – спросил он. Я с тоской посмотрела на редкие огни в селе и, запинаясь, сказала:
– Вообще‑то, я хотела заехать…
– Сворачивать где? – опять спросил он. Голос звучал грозно.
– Вот здесь, направо, – сказала я, пытаясь сообразить, чего он хочет. Дорога была вполне сносной, видимо, дождь начался здесь недавно, и вскоре я увидела единственный зажженный в нашей деревне фонарь.
– Здесь? – спросил он.
– Здесь, – торопливо кивнула я и брякнула:
– Третий дом.
У тети Кати залаяла собака, а мы затормозили. Он запер машину и сунул ключи в свой карман, я топталась рядом.
– В доме кто? – спросил он. Врать было бессмысленно.
– Никого.
– Местечко класс. Пошли.
Он пошел впереди, я за ним. Конечно, я могла кинуться к соседке и перепугать ее до смерти или броситься в крайний дом к Семену Дмитричу, дедку, помнившему гражданскую. В семи наших домах было пять жителей, не считая летних дачников, а какие сейчас дачники? Я рассматривала спину перед собой и думала, стараясь себя утешить, что если бы этот тип хотел меня убить, то давно сделал бы это. Мы вошли в дом, я включила свет и затопталась у порога, не зная, чем себя занять.
– Пожрать есть что‑нибудь? Собери. И одежду сухую дай, вымок весь.
Я кинулась к шифоньеру искать старые Димкины джинсы и свитер, а потом засуетилась на кухне.