Со звоном посыпались стекла, а я, вскочив на подоконник, шагнула вниз вперед спиной, потому что мне хотелось увидеть лицо того, кто ворвется в комнату, лицо человека из моего сна, убийцы отца, я хотела увидеть его прежде, чем умру.
– Она выпрыгнула. – закричал кто‑то, а я опять едва не рассмеялась – сдали нервы, – потому что лица не увидела.
Я ударилась обо что‑то спиной, зажмурилась от боли и только тогда сообразила: под окном высокие кусты, кажется, сирень, я упала на них, ветки смягчили удар, я скатываюсь вниз, вниз, вниз…
– Расскажите ещё раз, – нахмурился он. И я рассказываю.
– Я хотела встретиться с матерью, чтобы её расспросить…
– Расспросили? – Голос звучит язвительно.
– Не успела. Когда я вернулась из магазина, и она, и её муж были убиты.
– А вы принялись копаться в ящиках?
– Да. Я хотела узнать что‑нибудь о себе.
– Что‑нибудь о себе?
– Да.
Я хотела узнать что‑нибудь о себе.
– Что‑нибудь о себе?
– Да. Что‑нибудь.
– Вы продолжаете утверждать, что вы Шульгина Анна Ивановна, девичья фамилия Осипенко?
– Это единственное имя, которое я считаю своим.
– Очень интересно. Взгляните сюда. – Он положил передо мной лист бумаги, отпечатанный на компьютере текст, строчки прыгают перед глазами.
– Что это?
– Читайте. – Я тупо смотрела в бумагу, а он, не выдержав, сказал:
– Осипенко Анна Ивановна умерла в возрасте восьми лет от лейкемии.
Я на мгновение зажмурилась, испуганно метнулась мысль: «Господи, кто я?» Но особого удивления не было. Те, что погибли в квартире, не мои родители, значит, я не их дочь.
– Может, вы действительно Шульгина Анна Ивановна, но ни в каких родственных связях с убитыми вами людьми не состояли.
– Она звонила мне не реже раза в неделю. И я звонила ей. Проверьте на телефонной станции. Эти люди утверждали, что они мои родители. – Он говорит что‑то и задает свои вопросы, я уговариваю себя быть терпеливой. Здесь, за толстыми стенами с решетками на окнах, я в безопасности. Милиции придется поработать, если они хотят довести дело до суда. Это мой шанс, в одиночку мне не справиться.
Я не знаю своего имени, я не знаю, кто я и откуда, ТЕ позаботились о том, чтобы люди, способные рассказать мне об этом, исчезли: мои родители, мой муж… Я должна быть терпеливой и ждать.
Дни тянулись за днями, лицо Петра Петровича приобрело мученическое выражение, глаза пустые, вопросы прежние. Какого черта они не шевелятся? Я смотрю в лицо следователя, и во мне растет раздражение, а потом приходит страх, он пульсирует в висках, от него потеют руки, и я говорю зло:
– Они здесь.
– Что?
Чужая бестолковость доводит меня до бешенства.
– Они здесь, слышите вы, идиот несчастный. Они здесь, совсем рядом, я чувствую. Ваш коллега тоже не верил, они вошли в кабинет, а он даже ничего не успел понять, и они убили его.
– Успокойтесь, – пробормотал он, неожиданно меняясь в лице, я вскочила и заметалась по комнате, потому что чувствовала: они рядом, за этой стеной. Он, кажется, закричал, дверь распахнулась, а я бросилась к ней, истошно вопя, красная пелена застилала взор, а потом все исчезло: крики, топот ног, какие‑то лица… Сделалось пронзительно тихо, а чей‑то голос прошептал на самое ухо:
– Не бойся.
Прошла неделя, таблетки, что мне давали, я совала под язык, а потом выплевывала. Неизвестно, чем они меня травят, окончательно съехать с катушек я не хочу. Во вторник сразу после обеда в палате появился молодой человек.