– Выходит, что так, – пожала я плечами.
– Как вы думаете, зачем это было нужно?
– Понятия не имею.
– В котором часу он от вас уехал?
– В доме он пробыл минут десять, значит где‑то около полуночи.
– А точнее?
– Без пятнадцати двенадцать, я думаю. Он приехал в половине двенадцатого, пробили часы и через пару минут он позвонил.
Выходит, где‑то 23.45, плюс‑минус две минуты. Может вы наконец объясните, что случилось?
Мне объяснили, при этом две пары глаз пристально следили за моей реакцией. Наверное, я их разочаровала. Пожала плечами и спросила:
– Ко мне это какое может иметь отношение?
– Как же так, ведь он близкий родственник вашего мужа?
– Они друг друга не жаловали, к тому же Владимир Павлович был зол из‑за того, что покойный муж ничего ему не оставил.
Понятия не имею, кто ему звонил и зачем кому‑то понадобилось это посещение. Я здесь не причем. Делить с Владимиром Павловичем мне нечего и его смерти я не желала.
При этих словах мужчины переглянулись, а я ожидала, что меня с минуты на минуту арестуют. Одно радовало, о фотографе, что звонил мне ночью, пока не было сказано ни слова, но и без того ясно: положение у меня шаткое и призрак тюрьмы вновь замаячил на горизонте, там я скорее всего и окажусь, если вдруг не появится очередной охранник с очередным признанием в убийстве.
Однако, против ожидания, «беседа» вскоре закончилась.
– Что ж, большое вам спасибо, – заявил молодой и порадовал, что я свободна.
Выйдя из подъезда, я обнаружила Шермана, он курил, стоя возле своей машины, заметив меня, пошел навстречу.
– Новости скверные, – сказал хмуро. – Что вы об этом думаете?
– Об убийстве Владимира Павловича? – уточнила я. Шерман взглянул весьма недовольно.
– Положение у вас незавидное, Лилия Романовна. Не успели похоронить мужа, как скоропостижно скончался его брат, причем будучи с вами в очень натянутых отношениях.
– Хотите сказать, эти господа решат, что Владимира Павловича я убила? С какой стати? Он ведь не получил ни копейки.
– То‑то и оно. Всем известно, что этим обстоятельством он был сильно огорчен и не скрывал, что желает с вами посчитаться.
Вполне возможно, что и накопал что‑нибудь…
– А я его за это убила? – Шерман пожал плечами, а я усмехнулась:
– Боюсь, эта версия многим придется по душе.
– Вот‑вот. – Шерман вроде бы остался доволен произведенным эффектом, сгробастал мою руку и решил сменить гнев на милость, перейдя на доверительный тон. – Вашего родственника придушили в машине медной проволокой. Кто‑то сидел сзади и накинул ее на шею ничего не подозревающего Владимира Павловича. Теоретически придушить таким образом человека может как мужчина, так и женщина. Вы пригласили его к себе, а потом, улучив удобный момент, спрятались в машине. – Шерман захихикал, но тут же пробормотал:
– Извините. – А я выдернула руку. – Мне не нравится телефонный звонок. С одной стороны, это можно расценить как желание подвести под подозрение вас, с другой… преступник мог действительно забраться в машину, когда она стояла в вашем дворе. – При этих словах я вдруг почувствовала острую боль в груди и на мгновение зажмурилась. – Где вы провели ночь? – спросил Шерман.
– У Сергея, – ответила я.
– А что сказали следователю?
– Что я спала и видела сны.
– Ваше желание оградить Сережу мне понятно, но…
– Странно, что он выбрал мой двор, – вслух заметила я и покраснела с досады на свою неосторожность.
– Напротив, все логично, – пожал плечами Шерман. – Двор закрыт, можно быть уверенным, что никто ничего не заметит.
Опять же подозрение сразу же падает на вас, настоящему преступнику это только на руку. – Адвокат сделал паузу и продолжил:
– У него в кармане обнаружили письмо с угрозами. Он был должен крупную сумму денег. Это заставляет предположить…
– Я слушала дальнейшие объяснения не особенно внимательно.
Непохоже, чтобы в доме кто‑то был… Я заглянула в кухню, потом в холл. Возле входной двери лежал листок бумаги. Я торопливо сделала несколько шагов. "Бумагу просунули в щель под дверью, – решила я и тут же разозлилась:
– Какая, к черту, щель, дверь металлическая, весит килограммов сто пятьдесят и никаких щелей под ней нет. Значит, ничего мне не приснилось, кто‑то действительно шел по дому"…
С опаской я коснулась листа бумаги, это была фотография. Я подняла ее и едва не упала в обморок. На фотографии отчетливо был виден наш двор, тело Виктора с раскинутыми в стороны руками, а рядом с ним я, лицом к объективу, так что никаких сомнений быть не может. Я замерла, держа в руках фотографию, глухо простонала. Если эта фотография попадет в милицию, дело возобновят, Голицын погиб, а фотография серьезное обвинение против меня.
Я с трудом поднялась и побрела в кухню. Так вот значит, что хотел продать мне убитый. Но как он смог сделать этот снимок?
Неужели знал о готовящемся убийстве? Чепуха. Скорее всего Владимир Павлович нанял человека следить за мной еще до гибели мужа, собирал компромат и тот околачивался по‑соседству в ночь убийства. Но если бы Владимир Павлович располагал данной фотографией, я бы уже давно сидела в тюрьме, выходит, убитый фотограф придержал ее для себя, но кто‑то узнал об этом…
Кто? Человек, убивший моего мужа? И он убил фотографа?
Я закрыла лицо ладонями и долго сидела, словно в оцепенении.
Меня настойчиво преследовал один и тот же образ: муха, бьющаяся в паутине.
– Я знала, что так будет, – пробормотала я и собралась звонить Сергею. И тут раздался звонок, я вздрогнула и схватила трубку.
Голос был глухой, хриплый, точно человек с трудом дышал.
– Видела? – спросил он.
– Что? – пискнула я.
– Будешь дурака валять или поговорим?
– Кто вы? – спросила я испуганно. Он хмыкнул и сказал с издевкой:
– Я твоя недремлющая совесть. Тебе никогда не говорили, что любой грех наказуем? А убийство тяжкий грех.
– Я никого не убивала, – торопливо сказала я, хоть и было это глупо.