– Хватит заниматься самобичеванием!
– Слушаюсь, мэм!
– Вы перестанете высылать им деньги?
– Нет. В конце концов, они могут их не тратить или пожертвовать на приют для бродячих кошек и собак.
– По крайней мере, у них хватило приличия понять, что они не могут одновременно тратить ваши деньги и ругать вас на чем свет стоит.
– Мой отец несгибаемо честен, – сказал я. – Честен до последнего гроша. Так уж он устроен. Я ему благодарен за многое.
– Вот почему он так болезненно все это воспринял?
– Да.
– Я никогда... Я знаю, вы будете презирать меня за эти слова... но я никогда не считала таких, как ваш отец... людьми.
– Если вы не будете начеку, – предупредил я, – оковы могут упасть.
Она отвернулась и положила письмо обратно под портрет Розалинды.
– В каком университете вы учились?
– В Лондонском. Ютился в мансарде, жил впроголодь на стипендию.
– Я бы хотела... Как странно... Я бы хотела чему-то научиться. Освоить профессию.
– Учиться никогда не поздно, – улыбнулся я.
– Мне почти двадцать. Я не очень утруждалась в школе. Никто нас и не заставлял. Потом я поехала в пансион для девиц в Швейцарии... Теперь вот живу дома. Сколько времени ушло впустую!
– Дочери богатых людей всегда находятся в трудном положении, – важно изрек я.
– Насмешник и негодяй!
Она снова уселась в кресло и сообщила, что отец вроде бы пришел в себя. Он даже принял приглашение на обед. Все его конюхи по-прежнему работают. Впрочем, большую часть времени они играют в карты или в футбол, поскольку в конюшне остались лишь четыре совсем сырых лошади-двухлетки и три ветерана стипль-чезов, приходящие в себя после травм. Большинство владельцев обещали немедленно прислать своих лошадей обратно, если ему вернут лицензию в ближайшие три-четыре недели.
– Теперь если что и терзает отца, так это неопределенность. Он просто с ума сходит – ведь через две недели большие скачки в Челтенхеме, и если бы ему успели вернуть Кормильца, он бы заявил его на «Золотой кубок».
– Жаль, Кормилец не заявлен на Большой национальный, это дало бы нам больше времени для подготовки.
– А ваша нога будет в порядке к «Золотому кубку»?
– Если мне снова разрешат выступать, я собственноручно разобью гипс.
– Есть какой-то прогресс... в смысле лицензий?
– Пока непонятно.
– Когда жила мечта, все было превосходно, – сказала Роберта со вздохом. – А теперь...
Она встала, подошла к кровати и взяла стоявшие рядом костыли. Черные, из трубчатого металла, с подлокотниками и ручками, за которые нужно было держаться.
– Эти выглядят куда лучше, чем костыли старого образца, – сказала Роберта. Она примерила костыли и сделала несколько шагов-прыжков по комнате, подогнув одну ногу. – Какая большая нагрузка на руки!
У нее был вид и раскованный и сосредоточенный одновременно. Я смотрел на нее, и мне вспомнилось детское открытие, страшно меня поразившее: я вдруг понял, что можно быть не только собой, но и другим человеком.
В эту тихую заводь и ворвался Тони с перекошенным лицом и письмом в руках.
– Привет, – буркнул он Роберте.
Он сел в кресло и уставился на Роберту, по-прежнему стоявшую на костылях с подогнутой ногой. Но мысли его блуждали где-то далеко.
– Что стряслось? – спросил я. – Выкладывай!
– Письмо... пришло вчера, – выдавил он наконец.
– Значит, ты еще вчера знал о нем?
– Не мог же я тебе показать его сразу после больницы! И я просто не знаю, что делать.
– Значит, ты еще вчера знал о нем?
– Не мог же я тебе показать его сразу после больницы! И я просто не знаю, что делать. Честное слово, Келли, дружище!
– Давай-ка почитаем.
Он растерянно протянул мне листок. Я развернул его. Короткое извещение от скакового начальства. Залп из двух стволов.
"Дорогой сэр!
До нашего сведения дошло, что в ваших конюшнях проживает лицо, дисквалифицированное Дисциплинарным комитетом. Поскольку это противоречит действующим правилам, вам надлежит незамедлительно исправить положение дел. Вряд ли следует лишний раз напоминать, что и вы можете быть лишены лицензии тренера, если не предпримете рекомендуемые шаги".
– Сволочи! – злобно процедил Тони. – Мерзавцы!
Он неуверенно прошел через гостиную, оглядываясь, не наследил ли на ковре, и, прежде чем обменяться со мной рукопожатием, по привычке вытер руку о штаны.
– Садитесь, – пригласил я.
Дерек с опаской посмотрел на бархатное кресло, но в конце концов осторожно присел на краешек. Он был одет во все чистое. Никакого промасленного комбинезона – нормальные брюки и спортивная куртка. Дереку было явно не по себе.
– Как самочувствие? – осведомился он.
– В полном порядке.
– Если бы вы были в машине... – Он замолчал и, похоже, содрогнулся от той картины, что нарисовало его живое воображение, кстати сказать, очень помогавшее ему в работе. Он не хотел, чтобы на его совести было человекоубийство. Молодой, светловолосый, застенчивый, он хранил свой основной интеллектуальный запас в кончиках пальцев и, когда не копался в машинах, весьма умеренно тратил то, что содержалось в верхнем отделении его черепной коробки.
– Такого я еще никогда не видел, – говорил он. – Ни за что не скажешь, что это когда-то была машина. Честное слово. Сплошные куски. Куски металла, а что из них было сделано, угадать невозможно. Искореженные, перекрученные. – Дерек судорожно сглотнул. – Они хранят их в цинковых ваннах.
– И двигатель?
– И двигатель. Тоже вдребезги. Но я все-таки с ним разобрался. Только уйма времени ушло, потому что все в одной куче, пойди пойми, что к чему. Я сначала даже не понял, что это кусок выхлопной трубы, потому что он был такой формы, что не угадаешь.
– Вы что-нибудь выяснили?
– Вот! – Он порылся в кармане брюк и вытащил кусок металла. – Это часть выхлопной трубы. Она вообще-то делается из чугуна и потому страшно хрупкая. Поэтому разлетелась на кусочки, а не согнулась. В общем, она, значит, рассыпалась...
– Я вижу, – сказал я. Когда он убедился, что донес до меня то, что хотел, морщины озабоченности пропали у него со лба. Он подошел ко мне и вложил в мою руку маленький черный кусочек с зазубринами по краям. Дюйма три в длину, но очень тяжелый. Часть стенки большой трубы.
– Насколько я понимаю, – сказал Дерек, тыча в кусочек металла пальцем, – он из того места, где глушитель переходит в выхлопную трубу, хотя, конечно, в принципе он мог быть и где-то еще. Там было несколько осколков глушителя, но ни один из них не совпадал с этим, так что, может, тот самый кусочек валяется и ржавеет где-то возле рельсов... Но вы взгляните на это. – Он ткнул своим коротким пальцем в круглую выемку с одного края. – Это часть отверстия, проделанного в стенке глушителя. Поймите меня правильно, в нем вполне могло быть просверлено даже несколько отверстий. Иногда это делают, чтобы туда можно было ввести приборы, например счетчик токсичности газов... Только в вашем глушителе никаких приборов и в помине не было. Или я ошибаюсь?
– Нет, – сказал я.