Айриш и Памела Джейн пришли вместе, как это нередко случалось. На сей раз они спорили о фильме, где был выведен плохой стеклодув. Они спросили у Хикори его мнение, и все так увлеклись спором, что его драгоценный парусник разлетелся со звоном на пять или шесть кусков. Хикори оставил парусник на катальной плите, и его поверхность остывала быстрее, чем раскаленная сердцевина. Перегрузки, возникшие из-за неравномерной усадки, оказались чрезмерными для хрупкого стекла.
Все три мои помощника пришли в ужас. Хикори взглянул на часы и уныло заметил:
— Хватило всего трех минут. Я как раз собирался поставить его в печь. Будь проклят этот дурацкий фильм!
— Не переживайте. — Я пожал плечами и посмотрел на осколки. — Бывает.
Такое действительно бывает со всеми. И даже с лучшими.
Все утро мы добросовестно работали, изготовляя парящих птичек для мобилей — их всегда быстро раскупают. У Хикори хорошо получались маленькие ладные птички, и, когда к магазину подъехал Уэрдингтон в «роллсе» Мариголд, он снова обрел хорошее настроение. Сама Мариголд выплыла из сверкающего лимузина, хлопая густо накрашенными ресницами, словно жирафа. На ней был сногсшибательный восточный наряд в черно-белую полоску. Она объявила, что приехала с предложением.
Из них двоих Уэрдингтон куда лучше загорел на горнолыжном курорте. Он с довольным видом заметил, что почти все время катался, тогда как гардероб Мариголд стал больше на три огромных чемодана. Вылазка явно пришлась по душе им обоим.
Уэрдингтон деликатно потянул меня за руку, увлек к печи и сообщил, что подпольное братство букмекеров предрекает мне поражение, если не смерть.
— Роза рыщет поблизости, жаждет мести. Так что будь настороже — я слышал, кто-то из Бродвея следит за тобой и докладывает Розе о каждом шаге. Это не шутка.
Мариголд расхаживала туда-сюда по залитой светом галерее, как будто впервые в ней оказалась. Наконец она остановилась перед крыльями Кэтрин, чтобы сообщить нам о цели своего посещения. Нам повезло, сказала она, наши изделия уже высоко ценятся в мире, и она намерена поднять нашу репутацию на недосягаемую высоту.
— Джерард, — она послала мне воздушный поцелуй, — изготовит великолепный Приз Мариголд Найт, который я стану вручать в канун каждого Нового года победителю скачек с препятствиями в Челтнеме в память о моем зяте Мартине Стьюкли. — Она широко раскинула руки. — Ну, что вы на это скажете?
Я ничего не сказал, а только подумал: чересчур. Просто запредельно.
— Видите, — с торжеством продолжала Мариголд, — всем будет выгода. К вам толпами повалит народ.
— Мне кажется, прекрасная мысль, — сказала Памела Джейн. Остальные с ней согласились.
Хрустальные призы на скачках вручают часто, я бы гордился, если бы мне поручили изготовить такой.
— Я мог бы сделать лошадь в прыжке, с золотыми полосками, — приз, достойный Челтнема.
Счастливая Мариголд быстро набросала план действий. Она незамедлительно переговорит с Челтнемским комитетом по призам. Джерард может уже приступить к работе, прессу известят.
Мариголд заранее договорилась с Бон-Бон, что привезет меня. Мариголд, Уэрдингтон и я подъехали к дому Стьюкли одновременно с Прайемом Джоунзом. Прайем любовно лелеял смертельную обиду на Ллойда Бакстера — тот распорядился, чтобы всех его лошадей, включая Таллахасси, перевели на север, поближе к его дому, и поручили другому тренеру.
Бон-Бон появилась из дома, приветливо поздоровалась и увлекла мать посмотреть какие-то наряды, бросив через плечо:
— Джерард, не нальешь Прайему чего-нибудь выпить? Все нужное найдется в буфете.
— Бон-Бон пригласила меня на ранний ужин, — объявил Прайем.
— Чудесно, — сердечно отозвался я.
— Чудесно, — сердечно отозвался я. — Меня тоже.
Скорбь по Мартину ушла в глубь души Бон-Бон, словно якорь, удерживающий корабль на месте. Она стала больше заниматься детьми и легче управляться с делами по дому. Я спросил ее, не трудно ли ей пригласить Прайема на ужин, но не ожидал, что она так ловко мне его сплавит.
Мы с Прайемом прошли в кабинет Мартина. Я, как было велено, взял на себя роль хозяина, подольстился к Прайему, как мог, и уговорил рассказать об успехах остальных его лошадей — одну из них хвалили в газетах за победу на скачках.
Прайем с присущим ему бахвальством принялся объяснять, что из всех тренеров только он один смог определить, что эти рысаки достигли прекрасной формы. Развалившись на диване, он потягивал виски с содовой. Я сидел в кресле Мартина и перебирал мелкие вещицы у него на столе.
— Вы хорошо знаете Эдди Пейна, слугу Мартина? — как бы между прочим поинтересовался я.
Прайем удивился:
— Близко мы не знакомы, но иногда я ему сообщаю, какие цвета будут на форме жокеев. Так что мы с ним общаемся.
— А Розу, дочь Эдди Пейна, знаете?
— А вам-то это зачем?
Прайем был заинтригован, но на вопрос не ответил.
Я сказал с признательностью:
— Вы были очень добры, что привезли назад в Бродвей пленку, которую в тот проклятый день, когда погиб Мартин, мне дали на скачках. Тогда я по глупости забыл ее в кармане плаща в его машине. Я ведь так с тех пор вас и не поблагодарил. — Сделал паузу и добавил, словно совсем о другом: — Ходят идиотские слухи, что вы подменили пленку. Взяли ту, что была в кармане, и положили другую.
— Вздор!
— Согласен, — кивнул я, улыбнувшись.
— Так к чему тогда заводить разговор? — с облегчением заметил Прайем.
— А к тому, что вы из любопытства могли вставить забытую мной пленку в видак Мартина и посмотреть, что на ней.
— Это всего лишь ваша догадка, — буркнул он.
— Конечно. Но я правильно догадался?
Прайем не хотел признаваться в любопытстве. Я подчеркнул, что установить совершенно точно, какую именно пленку украли из «Стекла Логана», было бы в его интересах.
Прайем мне поверил, к нему вернулась самоуверенность, но тут я снова его ошарашил, спросив, кому он в тот вечер или на другое утро сказал, что пленка, которую он отвез в Бродвей, не имела никакого отношения к античному ожерелью.
— Розе Пейн? — без нажима поинтересовался я.
Лицо Прайема окаменело. На этот вопрос он отвечать не желал.
— Если скажете кому, — продолжал я тем же тоном, — мы сможем положить конец слухам, будто вы подменили кассету.
— От правды никому вреда не было, — возразил Прайем, но он, без сомнения, ошибся. Правда способна причинить боль.
— Кому же? — повторил я.
— После гибели Мартина я, как вы знаете, отвез его вещи сюда. Моя машина была не на ходу. В общем, Бон-Бон предложила мне машину Мартина. Я заехал домой, а затем вернулся в Бродвей с сумкой Бакстера и вашим плащом. Потом снова поехал домой на той же машине. Утром мне позвонил Эдди Пейн. — Прайем перевел дух, но вроде бы намеревался закончить: — В общем, Эдди спросил, уверен ли я, что отвез вам ту самую пленку, что он передал вам в Челтнеме. Я заверил его, что ту самую, и он повесил трубку.
Прайем закончил и сделал большой глоток виски.
Ответ на довольно простой вопрос стоил ему такого напряжения сил, что я задумался, не мог ли он быть Черной Маской номер четыре?
Вероятно, Эдди Пейн сказал Розе, что пленка, которую украли им «Художественного стекла Логана» в ночь рубежа столетий, снизана с ожерельем.