Я посмотрел на часы. Минута — тик-так, тик-так — это очень долго.
— Золото пойдет на копыта, гриву и хвост, — сказал я.
Тик-так, тик-так.
Роза поднесла к голове Хикори свежий забор раскаленной стекломассы.
— Сколько еще ждать твоего золота? — спросила она.
Две минуты. Тик-так.
— Золото привезут в маленьких слитках, — ответил я. — Придется его расплавить.
Хикори рванулся вперед, пытаясь выбраться из кресла. Роза не успела вовремя отдернуть понтию, и ухо Хикори пришло в соприкосновение с раскаленным шариком стекломассы.
Оберточная лента заглушила вопль. Его тело выгнулось дугой. Роза отскочила, но ухо Хикори зашипело. Шрам останется с ним до самой смерти.
Три минуты. Целая вечность. Тик-так.
Все уставились на Хикори, который корчился от ужаса и нестерпимой боли. Розе следовало ему помочь, но она и не подумала. С того мига, как я поставил вздыбленную лошадь на катальную плиту, миновало три минуты и десять секунд. Ждать дольше было опасно.
Я схватил большие щипцы, которыми придавал форму гриве, и с их помощью содрал упаковочную ленту с лодыжек Памелы Джейн. Поднял ее за все еще перемотанные лентой запястья и страшным голосом проорал:
— Беги!
Но она не послушалась и топталась на месте, оглядываясь на Хикори.
Времени не оставалось. Я поднял ее и понес. Роза приказала опустить Памелу Джейн, но я вместо этого двинулся к демонстрационному залу, крикнув облокотившейся на перегородку троице, чтобы они пригнулись.
Роза кинулась следом за мной, размахивая понтией с раскаленным стеклом на конце и делая ею выпады, словно рапирой.
То ли краем глаза заметив Розу, то ли почувствовав угрозу ожога, я довольно неуклюже повернулся вокруг своей оси, уклонившись от понтии, как матадор — от рогов. Однако впавшая в бешенство Роза прожгла в моей белой майке длинную черную прореху.
Время истекло.
Я втащил Памелу Джейн за перегородку в демонстрационный зал, бросил на пол и упал сверху, чтобы не дать ей подняться.
Вздыбленная лошадь простояла без отжига целых три минуты сорок секунд — и взорвалась.
Глава десятая
Лошадь разорвало на раскаленные осколки, которые разлетелись по мастерской и поверх перегородки — в демонстрационный зал.
Адам Форс не стал пригибаться, поскольку совет пригнуться исходил от меня, и в него дважды попало: в плечо и скулу. Второе ранение было похуже — осколок срезал кусок кожи под глазом. От шока доктор едва не потерял сознание и выронил шприц. Рукав у него окрасился кровью.
Лошадь-приз взорвалась от внутреннего напряжения, вызванного тем, что поверхность охлаждалась быстрее, чем раскаленная сердцевина. Разлетевшиеся осколки тоже оставались раскаленными.
Норман Оспрей, при всей своей неприязни к источнику дельного совета, упал на колени и поэтому не пострадал. Его била мелкая дрожь, однако он по-прежнему был полон решимости схватить меня. Поднявшись с колен, он загородил широкими, как у гориллы, плечами дверь на улицу, отрезав мне этот путь отступления.
Эдди, видимо, так и не понял, что случилось, и все еще стоял на коленях у перегородки.
Памела Джейн выбралась из-под моего тела и не могла решить, благодарить ли меня за спасение или осуждать за то, что я бросил Хикори на милость разлетевшихся в разные стороны острых, как бритва, осколков. Памела Джейн, конечно же, понимала физическую природу напряжений и нагрузок в раскаленном стекле и теперь-то должна была сообразить, что я сделал лошадь лишь для того, чтобы дать ей взорваться.
Я поднялся и заглянул в мастерскую посмотреть, в каком виде Роза и Хикори. У Розы по ноге текла кровь, но ее по-прежнему трясло от бешенства. Она сунула в чан новую понтию и вытащила другую, на конце которой горела ненавистью раскаленная капля. Хикори, которому в конце концов удалось выбраться из кресла, лежал лицом вниз и терся губами по ровному кирпичному полу, пытаясь содрать с них липкую ленту.
Хикори, которому в конце концов удалось выбраться из кресла, лежал лицом вниз и терся губами по ровному кирпичному полу, пытаясь содрать с них липкую ленту.
Ни на минуту не забывая о том, что в какой-то миг Розе удалось чиркнуть меня по спине где-то на уровне нижних ребер, я решил — мне достаточно.
Но Роза решила иначе. У нее, похоже, хватило бы запала на третью мировую войну. Быстро выхватив из огня понтию с забором, она заявила, что если я сию же секунду не вернусь в мастерскую, то обожженное ухо покажется Хикори сущей ерундой.
Я обогнул перегородку. Беспомощному, корчащемуся от боли Хикори не грозила непосредственная опасность со стороны Розы — та надвигалась на меня, готовая пустить в ход серебристо-черную полутораметровую понтию с забором.
— Где видеопленка Адама Форса? — произнесла она.
Я начинал задыхаться, однако умудрился выдавить из пересохшего горла:
— Он сказал, что записал на нее бега.
— Чушь.
Роза неумолимо приближалась, наставив на меня шарик добела раскаленного стекла. Такой шарик, если им хорошенько ткнуть, прожжет человека насквозь.
Я пятился от Розы с ее смертоносным огнем, ругаясь про себя, что не могу дотянуться до пяти или шести лежащих в стороне понтий, которыми хоть можно было бы отбиваться. Впрочем, некий план у меня все же имелся.
Роза опять наслаждалась — тем, что вынуждает меня пятиться шаг за шагом. Пятиться мимо печи с опущенной заслонкой, через всю мастерскую, пятиться быстрей и быстрей, так как она прибавляла шагу.
— Видеопленка, — потребовала она. — Где видеопленка?
Наконец, наконец-то я снова увидел на улице перед галереей Уэрдингтона, на этот раз в компании Тома Филлина, Кэтрин и ее бродяги напарника Пола Педанта.
Новая расстановка сил сразу пришлась не по вкусу Норману Оспрею. Он посторонился, пропустил их в галерею, а сам рванул на улицу. Я только успел заметить, как он несется вниз по склону от Тома и его четвероногих дружков.
Теперь дверной проем перекрывали двое полицейских в штатском и Уэрдингтон. При виде подошедшего ко мне подкрепления Роза совсем остервенела. Она поняла, что у нее остался последний шанс сделать так, чтобы я запомнил ее на всю жизнь, и отчаянно ткнула понтией мне в живот. Я увернулся, отпрыгнул в сторону, побежал, петляя, как заяц, и добежал-таки до цели — до полки, уставленной банками с цветными порошками.
Мне была нужна белая эмаль. Я сорвал крышку, набрал горсть порошка и бросил Розе в глаза. В состав порошка входит мышьяк, вызывающий помутнение зрения и временную слепоту. У Розы из глаз потекли слезы, но она продолжала размахивать до ужаса длинной смертоносной понтией.
Из-за перегородки появился Эдди и начал ее успокаивать:
— Роза, девочка моя, все кончено.
Но девочка закусила удила. Пораженная временной слепотой, она хлестала убийственным металлическим прутом по тому месту, где последний раз меня видела. В меня она не попадала, но лучше бы она меня видела, чем вот так безумно крушить вслепую. И катастрофа не заставила себя ждать: невообразимо раскаленное стекло дважды соприкоснулось с живой плотью.
Раздались вопли, их оборвал всхлип.
Невероятно, но первым она приложила Эдди, родного отца. Он, защищаясь, прикрыл лицо руками, и Роза сожгла кожу у него на пальцах. Понтия несколько раз врезалась в стены, а затем послышалось жуткое тихое шипение. Произошло самое страшное.
Памела Джейн в истерике спрятала лицо в ладонях, но не она стала жертвой. Напарник Кэтрин Пол Педант застыл на полу в противоположном конце мастерской, раскинув руки и ноги, как бывает при внезапной смерти.
Пораженная Кэтрин глядела на тело, не веря своим глазам.
В мастерскую проскользнул Адам Форс, остановился у стены на безопасном расстоянии от Розы и стал умолять, чтобы та позволила кому-нибудь — хотя бы ему — помочь ей и ее отцу, но она только повернулась на его голос, продолжая со свистом размахивать понтией.