Женщина резким тоном спросила:
— Что ты сказал, папа? Повтори.
— Что нам будет очень не хватать Мартина. И мне пора в раздевалку. Рассказала бы Джерарду — мистеру Логану — то, что он хочет знать. Что тебе мешает?
Уходя, он пробормотал извиняющимся тоном:
— Ее зовут Роза, вообще-то она добрая девушка.
Добрая девушка Роза обдала меня такой волной ненависти, что я начал гадать, чем успел досадить ей, если всего несколько минут назад даже не подозревал о ее существовании. Она была угловата и костлява, блеклые каштановые кудряшки стояли торчком. Кожа у нее была сухой и веснушчатой. Одежда на ее худой фигуре висела как на вешалке, и все же в ее личности было нечто чрезвычайно притягательное.
— Э… Роза, — начал я.
— Миссис Робинс, — обрубила она.
Я откашлялся и попробовал снова:
— Миссис Робинс, могу я вам предложить кофе или чего-нибудь покрепче?
— Нет, не можете, — отчеканила она. — И вообще лучше не лезьте не в свое дело.
— Миссис Робинс, вы не видели, кто в прошлую пятницу передал Мартину Стьюкли сверток в коричневой бумаге?
Такой простой вопрос. Однако она крепко сжала губы, повернулась на каблуках и ушла.
Немного выждав, я медленно потянулся следом — Роза шла к рядам букмекеров. Остановившись у будки с табличкой «АРТУР РОБИНС, ОСН. В 1894», она заговорила с двойником Элвиса Пресли. Тот принимал от клиентов деньги и диктовал ставки клерку, который вводил их в компьютер.
У Розы Робинс, основанной явно после 1894 года, было что ему рассказать. Слушая ее, он нахмурился, и я решил отступить. Я достаточно силен и ловок, но по сравнению с собеседником Розы выглядел сущим младенцем.
Поднявшись на трибуну, я принялся терпеливо ждать, пока букмекеры Артура Робинса, а было их трое, закончат принимать ставки на последние два заезда и закроют лавочку. Закончив, они с Розой направились к выходу, и я проводил их взглядом. Эта компания тянула на целый танк.
После окончания заездов Эдди укладывал в большую корзину седла, экипировку и перепачканную одежду, а я терпеливо ждал, когда же он выйдет из раздевалки. Выйдя наконец и завидев меня, он сначала перепугался, а потом покорился судьбе.
— Думаю, Роза вам ничего не сказала, — заметил он.
— Ничего, — согласился я. — Так, может, вы сами ее кое о чем спросите? Ради Мартина. Спросите, точно ли пленка, которую вам дал Мартин, была именно той, что он думал.
Некоторое время Эдди переваривал вопрос.
— Вы хотите сказать, — неуверенно спросил он, — что моя Роза считает, что Мартину дали не ту пленку?
— Думаю, если пленка Мартина и всплывет после всей неразберихи и краж, так только чудом, — признался я.
Он с полной уверенностью в своей правоте заявил, что честно передал мне кассету Мартина. Я сказал, что безоговорочно ему верю. О Розе мы больше не говорили. Потупив взгляд, Эдди пробормотал что-то насчет того, что мы увидимся в четверг на похоронах Мартина, затем, чувствуя очевидную неловкость, поспешно удалился.
Роза Робинс и ее враждебность усложнили и без того запутанное положение. Но никаких удобоваримых предположений о роли, которую во всем этом играла неожиданно возникшая злобная дочка Эдди, мне на ум не приходило.
Тем временем где-то в космическом пространстве болталась кассета с тайной, которую Мартин хотел мне доверить. Я надеялся, вопреки здравому смыслу, что его тайна так и останется тайной на своей неизвестной орбите, а наша жизнь вернется в нормальное русло.
От ипподрома до Бродвея я добирался автобусом. Он заезжал во все придорожные деревеньки, так что в свой магазин я попал только около шести вечера. Помощники сообщили, что звонила Бон-Бон и умоляла меня помочь ей по дому, предложив в обмен обеспечить средством передвижения.
Он заезжал во все придорожные деревеньки, так что в свой магазин я попал только около шести вечера. Помощники сообщили, что звонила Бон-Бон и умоляла меня помочь ей по дому, предложив в обмен обеспечить средством передвижения. И немало их позабавила, прислав за мной «ролле» Мариголд.
Я сел впереди рядом с Уэрдингтоном. Он был лыс, пятидесяти лет от роду, и ему нравились дети. Кроме того, он из принципа не любил полицию, считал брак кабалой и полагал, что умение отправить кого угодно в нокдаун весьма полезно. Теперь я ценил Уэрдингтона прежде всего не как водителя, а как возможного телохранителя. От Элвисова двойника исходила скрытая угроза такой силы, с какой я раньше не сталкивался, и мне это не нравилось. А тут еще злющая, колючая Роза в качестве детонатора. Вспомнив о ней, я как бы между прочим спросил Уэрдингтона, не доводилось ли ему делать ставки в конторе Артура Робинса, основанной в 1894 году.
— Начнем с того, — ядовито заметил он, — что никакой семьи Робинс не существует. Там всем заправляет шайка жуликов, в основном Верити и Уэбберы.
У меня глаза полезли на лоб.
— Откуда ты знаешь?
— Мой старик был букмекером и обучил меня этому ремеслу. Но чтобы заработать на ставках, надо быстро считать, а со счетом у меня всегда было неважно. Под вывеской «Артур Робинс» действуют настоящие лихачи по этой части. Не советую делать у них ставки.
— А ты знаешь, что у Эдди Пейна, слуги Мартина, есть дочь по имени Роза, именующая себя Розой Робинс? И что она в близких отношениях с двойником Элвиса Пресли, букмекером у «Артура Робинса»?
— Нет, не знаю. — Уэрдингтон немного подумал: — Этого «Элвиса» зовут Норман Оспрей. С ним лучше не связываться.
— А с Розой?
Уэрдингтон покачал головой:
— Я ее не знаю. Поспрашиваю.
В четверг, в день похорон Мартина, на стоянку перед магазином «Художественное стекло Логана» въехала молодая женщина на мотоцикле. На ней были огромный шлем, черная кожаная куртка, такие же брюки и тяжелые ботинки. Несмотря на январский мороз, она сняла шлем прямо на улице и, распустив густые светлые волосы, вошла в магазин.
Я наносил последние штрихи на вазу, перед тем как поставить ее в печь для отжига, а Памела Джейн комментировала процесс для группы американских туристов. Но в мотоциклистке было что-то притягивающее внимание, и я сразу ее узнал.
— Кэтрин Додд, — сказал я.
— Обычно меня без формы не узнают, — удивилась, но не огорчилась она.
Я с интересом наблюдал, как туристы сбились плотнее, как бы отгораживаясь от незнакомки в угрожающем наряде.
Памела Джейн завершила свою речь, и туристы определились с покупками. Пока Хикори заворачивал сувениры и выбивал чеки, я поинтересовался у мотоциклистки, есть ли новости о пропавшей пленке.
— Боюсь, ваша кассета пропала с концами, — заметила детектив Додд в штатском, вернее, в относительно штатском наряде.
Я рассказал ей, что на пленке записана какая-то секретная информация.
— Какая?
— Не знаю. Мартин Стьюкли сказал жене, что собирается передать мне на хранение пленку с тайной. Правда, смешно?
Мысли детектива Додд побежали в двух направлениях. Я и сам уже пытался размышлять в том же ключе. Во-первых, кто-то знает тайну Мартина, во-вторых, кто-то — возможно, не тот же самый человек — готов предположить, что эта тайна так или иначе стала известна мне. Кто-то может подумать, что я просмотрел пленку вечером в день гибели Мартина и на всякий случай стер запись.
— Будь у меня под рукой видеомагнитофон, — заметил я, — я бы, вероятно, ее просмотрел и, если бы запись меня напугала, вполне мог бы ее стереть.