Сам я с утра работал и поэтому совершенно забыл, что в национальный праздник фургонам службы по ремонту телевизоров делать на улицах совершенно нечего.
Сказать, что, войдя в дом, я увидел хаос, значило бы ничего не сказать. Начну с того, что входная дверь была нараспашку. Я вошел и позвал, но ответа не получил. Сделав пару шагов, я понял почему.
На ступеньках без сознания лежала мать Бон-Бон, Мариголд, с всклокоченными седыми волосами и в сбившемся легком платье пурпурного цвета. В ногах у нее распростерся ее эксцентричный шофер Уэрдингтон. Четверых детей не было ни видно, ни слышно. За закрытой дверью кабинета Мартина царила мертвая тишина.
Я распахнул дверь и обнаружил, что на полу в полный рост вытянулась Бон-Бон. Опустившись на колени, я прижал пальцы к ее сонной артерии и с огромным облегчением нащупал пульс. Целиком сосредоточившись на Бон-Бон, я слишком поздно уловил движение за правым плечом: за дверью прятался некто в черном.
Я дернулся и привстал, но меня опередили. Перед глазами мелькнул металлический газовый баллон, смахивающий по форме на огнетушитель. Только баллон был не красный, а оранжевый. Им меня и ударили по голове. Кабинет стал серым, темно-серым и наконец черным. Я провалился в бездонный колодец.
Я медленно пришел в себя под внимательными взглядами. Глаза детей были расширены от ужаса. Я лежал на спине. В памяти постепенно восстанавливалась картина — оранжевый газовый баллончик в руках человека в черной шапочке-маске. Я попытался встать.
— Слава богу, ты в порядке, — с громадным облегчением сказала Бон-Бон. — Нас всех отравили газом, и с тех пор, как мы очнулись, нас тошнит.
Меня не тошнило, но зато страшно раскалывалась голова.
Невзирая на мускулатуру, которую Уэрдингтон усердно развивал регулярными занятиями с боксерской грушей, он выглядел бледным и слабым. Однако он держал за руки двух младших детишек, вселяя, насколько мог, в них уверенность. В их представлении он мог сделать все на свете, и они не сильно ошибались.
Бон-Бон как-то заметила, что больше всего ее мать ценит Уэрдингтона за то, что тот разбирается в приемах букмекеров. Сама Мариголд не любила ходить вдоль рядов выкрикивающих ставки мужчин. Уэрдингтон же делал для нее самые удачные ставки. Он был человеком разносторонним и до невозможности добрым.
На нашем параде больных не хватало только самой Мариголд. Отклеившись от пола, я спросил, где она. Старший мальчик, Дэниэл, сообщил, что она пьяна. Храпит на лестнице, добавила старшая девочка. Дети 2000 года уже ничему не удивляются.
Целью этого массового усыпления было, очевидно, воровство. Украли три телевизионных блока со встроенными видеомагнитофонами и множество видеокассет, а также два портативных компьютера с принтерами и коробками дискет.
Все это крепко ударило Бон-Бон по нервам, и она тихо плакала, так что в отделение полиции пришлось дозваниваться Уэрдингтону. Обнаружилось, что моего детектива Кэтрин Додд направили на другой участок. Однако нам пообещали, что полицейские вскоре появятся.
Фургон «ЭЛЕКТРОНИКА ТОМПСОНА», понятное дело, исчез.
Голова у меня гудела, я сидел в черном кожаном кресле в кабинете Мартина. Бон-Бон лежала на диване напротив, не в состоянии дать исчерпывающий ответ на вопрос, который я задавал ей снова и снова:
— Что было на пленке, которую Мартин собирался мне отдать после скачек, и откуда она взялась? Иными словами, кто дал ее самому Мартину?
Бон-Бон уставилась на меня мокрыми глазами, высморкалась и сказала:
— Я знаю, вчера Мартин хотел тебе что-то рассказать, но в машине были другие, а он не хотел, чтобы слышал Прайем, поэтому решил отвезти тебя домой последним.
Даже в горе она выглядела красивой, как фарфоровая куколка, облегающий костюм черной шерсти выгодно подчеркивал ее полноватые формы.
— Он тебе доверял, — в конце концов вымолвила она.
— Он тебе доверял, — в конце концов вымолвила она.
— М-м… — Я бы удивился, если б не доверял.
— Нет, ты не понимаешь. — Бон-Бон подумала и решилась: — Он знал какую-то тайну. Мне ничего не рассказывал, говорил, я буду переживать. Но ему хотелось поделиться хоть с кем-то. О господи… Все, что Мартин хотел тебе сообщить, он записал на обычную видеокассету, а не на дискету или лазерный диск. Я думаю, так хотел тот, кто передал ему информацию, но точно не знаю. К тому же пленку проще посмотреть, сказал Мартин. Ты же знаешь, дорогой Джерард, я в этих компьютерах вечно путаюсь. А с видаком управляюсь легко. Мартин хотел, чтобы я смогла просмотреть кассету, если он умрет, хотя, конечно, всерьез о смерти не думал.
— И он ничего не сказал о том, что записано на предназначавшейся мне кассете?
— Он был нем как рыба.
Я с досадой покачал головой. Конечно же, таинственная информация была на кассете, украденной из моего демонстрационного зала. Той самой, которую передали Мартину, он — слуге Эдди, а тот — мне. Но если бродвейские воры ее просмотрели, а у них была на это целая ночь, зачем им понадобилось грабить еще и дом Мартина?
И точно ли на этой похищенной пленке было записано что-то секретное? Возможно, и нет.
Что, если во второй раз поработал другой вор, ничего не знавший о первом? Ответов у меня не было — одни догадки. Тут, пошатываясь, в кабинет ввалилась Мариголд, готовая вот-вот разлететься на кусочки. Я успел привыкнуть к ней с тех пор, как Мартин с непроницаемым видом представил меня своей пышной теще, увеличенной копии его хорошенькой жены. Мариголд могла бесконечно острить или, напротив, без устали на всех нападать — в зависимости от количества потребленного джина. Но на этот раз смесь газа и алкоголя, кажется, ввергла ее в состояние «пожалейте меня».
Приехала полиция, и дети Бон-Бон описали вора с головы до ног, включая шнурки. Уставившись на них сквозь прорези черной маски, он выпустил из оранжевого баллончика почти невидимую, но мощную струю газа. Они вырубились, не успев сообразить, что происходит. Дэниэл сказал, что под маской у грабителя было что-то белое. Видимо, обычный противогаз, предположил я. Чтобы не вдохнуть газ самому.
Наверное, когда появился я, газ закончился, и пришлось обойтись ударом по голове.
Едва полицейские убрали блокноты, влетел вызванный Бон-Бон врач. Оранжевый цвет баллончика заставил его сбавить темп, нахмуриться и вникнуть в дело поосновательнее. Он и полицейские выслушали Дэниэла, извлекли бумагу и кое-что записали. Врач посоветовал уходившим детективам поискать преступников, имевших доступ к анестезирующему газу циклопропану. Его выпускают в оранжевых баллонах и редко используют — он легковоспламеняющийся и взрывоопасный.
Врач долго и с неимоверным тщанием изучал зрачки, вглядывался в гортань и прослушивал в стетоскоп грудь у каждого члена семейства, после чего объявил всех годными к жизни. Когда представители властей наконец-то удалились, прелесть Бон-Бон заявила, что находится при последнем издыхании и нуждается в помощи. Конкретно — в моей.
Поэтому я остался, занялся одним, другим, третьим — и тем самым избавил себя как минимум от повторного удара по голове: ночью в мой дом на холме вломились и украли видеокассеты — все до последней.
В понедельник, поработав с утра в мастерской, я на такси поехал в Челтнем поговорить со слугой Мартина Эдди Пейном.
Эдди бросил взгляд мне за спину и сказал, что готов помочь, но не может, как ни пытается, вспомнить больше того, что уже сообщил в пятницу.
Пятницу от понедельника отличало наличие женщины лет сорока со свирепым взглядом, стоявшей в двух шагах у меня за спиной. Эдди называл ее дочерью. Снова скользнув по ней невыразительным взглядом, он сказал так тихо, что я еле расслышал:
— Она знает, кто дал Мартину пленку.