– Голос обманывает, если бы вы знали Алисию, вы бы так не говорили, она совсем крошка.
– И что? Крошка тоже может убить, даже и старушка божий одуванчик… Она была в такой ярости, так зла на вас, когда уходила. Похоже, вы не понимаете, в каком состоянии оставили эту женщину, – вы же ни слова не сказали, чтобы ее утешить, чтобы снять напряжение.
Витторио барабанит пальцами по краю стола.
– Я ни в каком состоянии ее не оставлял, она сама в таком состоянии удалилась! Завершение сеанса никогда не бывает случайным, пациент приходит к тому, к чему должен был прийти. Если вообще существует место, где нет ничего случайного, это кабинет психоаналитика. У нас все определяется желанием пациента – или, скажем, его бессознательным, и это очень хорошо, даже если он и уходит в ярости. Знали бы вы, сколько раз на моей памяти такое бывало… – Витторио перестает барабанить по столу. – Возьмем хотя бы ваш случай…
– Мой? – Ева Мария отшатывается.
– Да. Помните день, когда мы поспорили из-за вашего сына? Я сказал вам, что вы недостаточно им занимаетесь, совсем его забросили. Вы забыли тот сеанс? А ведь его вполне можно сравнить с этим.
Ева Мария опускает голову. Перед глазами у нее пелена. Витторио продолжает:
– Понимаете, Алисия вернулась бы, да, она долго не появлялась, но она вернулась бы. И поверьте, во время анализа перерывы подобного рода нередко оказываются благотворными.
– Значит, этот сеанс был уже давно?
– Точно не скажу… месяца два назад.
– Вот видите, я права! Там явно что-то не так, говорю вам, эта женщина была готова на все, на самое страшное. А может, она была влюблена в вас?
– Да нет же, сколько раз вам это повторять! Просто сеанс был очень трудным, предельно бесстыдным, и сейчас Алисии, должно быть, очень неловко, оттого что она все это мне наговорила, но больше ничего за этим не стоит. Алисия не имеет никакого отношения к убийству Лисандры. Это все, что вы нашли, Ева Мария? Вы прослушали все кассеты?
Ева Мария делает вид, будто складывает уже сложенные странички. Она разглядывает морщины на своих руках. Она видит свои руки так ясно, как никогда раньше не видела. Ей даже кажется, будто она различает два коричневых пятна.
– И вы даже не позвонили своей пациентке, когда она не пришла неделю спустя?
– Это было бы неэтично.
– Я думала, с этикой вольности допустимы! Сеансы-то вы записывать не стесняетесь, а когда речь заходит о несчастной женщине, которая борется со стремительным старением, вы сразу этику вспоминаете! Не можете ее нарушить, вам это в голову не приходит, даже позвонить разок – и то не хотите. А если бы она покончила с собой? Об этом вы подумали? Вы меня разочаровываете, доктор.
Витторио молча смотрит на Еву Марию.
– Ах, я вас "разочаровываю"? Послушайте себя, Ева Мария. Вы же говорите словами Алисии. Нельзя отождествлять себя с пациентом в его горе или смятении, а вы сейчас делаете именно это. Хотя нетрудно заметить, что эта женщина обижена не на меня, а на жизнь, на самую ее суть – на природу, разве мало она об этом твердит? Единственное, что Алисию могло бы утешить, примирить с самой собой, это если бы она однажды утром проснулась и увидела в зеркале лицо и тело, какие были у нее в двадцать лет, а тут, уж простите, если я вас "разочаровываю", не в моей власти что-либо изменить. Но чего вы от меня хотите, что я, по-вашему, должен был для нее сделать? Ну предложите что-нибудь! Интересно, чего бы вы хотели от меня? Ну так что же я должен был сделать для Алисии?
Ева Мария опускает голову. Молчит. Витторио кладет обе руки на стол. Подается к ней:
– Может, переспать с ней и тем самым вернуть ей немного женственности? Может, каждый раз во время сеанса изо всех сил стараться ее трахнуть, помогая тем самым сохранить уверенность в себе? И, раз уж на то пошло, больше не брать с нее денег за сеансы, а то еще подумает, будто я сплю с ней из-за денег, а не потому, что мне на самом деле этого хочется. Все, Ева Мария, хватит! Я не собираюсь устраивать здесь филиал своего кабинета, мы в тюрьме, вернее, это я в тюрьме, и – пусть это не очень остроумно – в тюрьме несколько менее естественной, чем старость. Мы ведем совершенно бессмысленный разговор, и вы сейчас даже не защищаете Алисию, вы нападаете на меня. Из-за того, о чем я только что вам напомнил.
– Ни о чем вы мне не напоминали!
– Напоминал. Я заговорил о вашем сыне, чего вы не переносите. Но это давняя история. Напрасно я вас во все это втянул, вы слишком слабая, вы не сможете мне помочь, никто не может мне помочь, я безнадежно влип, мне не выбраться отсюда.
Витторио поднимает руку, хочет позвать тюремщика, но Ева Мария его останавливает:
– Извините, Витторио, простите меня, не уходите, вы правы, если вы говорите, что Алисия не убивала вашу жену, значит, так и есть, вы знаете ее лучше, чем я, не понимаю, что на меня нашло, простите! Но я больше ничего не обнаружила, совсем ничего, хотя прослушала уже больше половины кассет. Вот потому я и загорелась, когда дошла до этого сеанса, мне показалось – вот оно, мне показалось, я нашла способ вытащить вас отсюда, простите меня, Витторио.
"Больше половины кассет". Витторио сгорбился, осел на стуле.
– Это я должен просить прощения, Ева Мария. Я не имел права на вас набрасываться. Но я узнал сегодня слишком много плохих новостей. Я доведен до крайности. Поверьте, Алисия не имеет ни малейшего отношения к смерти Лисандры, но мне понятно, почему вы так подумали, на вашем месте я, скорее всего, пришел бы к такому же выводу.
– Вот и расскажите об этом полиции. Если я так подумала, и они могут так подумать, против этой женщины слишком много улик – и то, что спор между вами начался из-за вашей жены, и то, что Алисия постоянно к ней возвращается, нападает на вас из-за нее… Ее допросят, и если даже это не она, если после первого же допроса станет ясно, что она ни при чем, все равно вы наведете их на мысль о своей невиновности, Витторио, предположив еще чью-то вину. Даже если сами в это не верите, прошу вас, скажите им, иначе они никогда от вас не отцепятся и никогда не станут искать кого-то другого. И потом, если уж они хватают невиновных, вот пусть она и сидит вместо вас.
– Не говорите глупостей.
– Да, меня занесло… хотя в тюрьме у этой женщины, по крайней мере, не было бы зеркала, она бы не видела своего отражения и, может быть, почувствовала себя более счастливой. Но что вы узнали? О каких плохих новостях только что упомянули?
– Пришли окончательные результаты вскрытия. Лисандра погибла в результате падения. Мгновенно. Первыми о землю ударились ее ноги – с такой силой, что высокие каблуки проткнули ступни, вошли по щиколотку. Бедренные кости сломаны. Тело отскочило от земли, снова рухнуло вниз, и она ударилась затылком. Перелом основания черепа. Внутреннее кровотечение. Никаких следов драки вскрытие не выявило. Следов удушения нет. Ни царапин, ни синяков. Ее не били. Во всяком случае, не били так, чтобы остались следы. Анализы крови ничего не показали. Ни малейших следов алкоголя, наркотиков или лекарств. Но главное – совершенно точно установлено, что Лисандра не была изнасилована. Я почувствовал такое облегчение, когда адвокат сказал мне об этом, меня же просто преследовала и приводила в ужас эта мысль, я бы не вынес, если бы с ней это сделали. Но едва я немного успокоился – по крайней мере, насчет этого, – адвокат шепнул мне, что ничего хорошего здесь нет. Я так и не понял, что это означает, что это означает для меня.
– Вернитесь на землю, Витторио. Перестаньте мыслить так, будто вы на свободе, попробуйте мыслить как они, как те, кто ведет расследование. И у вас, как и у меня, сразу возникнет очень простой вопрос, тот же очень простой вопрос, что и у них: "Кто в известных случаях может убить, не изнасиловав?" Разумеется, многие. Но кто в первую очередь? Разумеется, муж. Логично – мужу ни к чему брать силой то, что он мог получить в любую минуту. И потом, если муж убивает жену, значит, его к ней уже не очень-то влечет. Результаты вскрытия вполне подтверждают их подозрения. Вы в тисках, и тиски сжимаются. Доказательств у них нет, но в логике их рассуждений все что угодно становится доказательством, любые выкладки оборачиваются против вас. Встряхнитесь, Витторио, повторяю, вернитесь на землю. В конце концов, я ваш адвокат, так ведь? Вы должны доверять мне.
– Я никогда из этого не выпутаюсь. Если бы на теле Лисандры нашлись следы моей спермы, они заключили бы, что жену вполне можно убить сразу после любви. Прямо так и слышу, что они говорят, как выстраивают новую версию, по-новому истолковывают факты, чтобы их можно было трактовать против меня, ведь единственная история, которую им хочется написать, это история, в которой я преступник, убийца. Они почти заставили меня пожалеть о том, что Лисандру не изнасиловали, что на ее теле нет следов чужой спермы, – так я, по крайней мере, был бы спокоен… нет, не спокоен, я не то хотел сказать! Нашлись бы следы чужой спермы – с меня сняли бы обвинение, официально сняли! А сейчас я дошел до того, что стал представлять себе, каким способом мог убить Лисандру, если бы захотел, и чуть было не сказал им об этом! Я никогда бы не вытолкнул жену в окно… возможно, отравил ее… или, не знаю, подстроил аварию… Но в любом случае позаботился бы о надежнейшем алиби… Никогда, никогда, убив жену, я не мог бы оказаться на месте преступления так тупо и бестолково, как оказался… Я же все-таки умнее, я бы унес из дома кое-какие вещи, чтобы создать видимость ограбления… Нет, как бы там ни было, я не попался бы с поличным…
– Я перебью вас, Витторио. Вы говорите о предумышленном убийстве, они – о непреднамеренном. А в этом случае заранее никто ничего не продумывает. И это предоставляет следствию полную свободу: можно предположить безумие, допустить, что убийца совершил оплошность, был неосторожен, – вот вам и возможность выдвинуть не вызывающее сомнений, неопровержимое обвинение. Именно об этом и идет речь – о непреднамеренном убийстве. Ни больше ни меньше. Ссора, которая плохо закончилась. Почему вы не сказали мне, что в тот вечер поссорились с женой?
– О чем вы говорите?
– О показаниях вашей соседки. Или это ложь от первого до последнего слова? Ответьте наконец, почему вы не сказали мне, что в тот вечер поссорились с женой?
– Не думал, что это имеет значение.
– Вы не думали, что это имеет значение? Ваша ссора с женой незадолго до ее гибели? Тогда выбирайте одно из двух: либо вы рассказываете мне, что в тот вечер произошло между вашей женой и вами на самом деле, либо нанимаете другого адвоката. Говорю вам откровенно: так будет лучше для вас. И для меня тоже, я не люблю понапрасну терять время.
– Вы представляете себе, что я испытываю? Моя жизнь с Лисандрой после ссоры оборвалась. Я чувствую себя виноватым в том, что вот так ушел из дома. Это невыносимо, и потому я действительно стараюсь не вспоминать об этой ссоре.
– И все же вам придется о ней вспомнить. Мы не выбираем себе соседей.
– Сволочь… Хотя ее поступок меня не удивляет, для нее, должно быть, настал звездный час: настоящие полицейские, настоящая смерть, не сравнить с мелкими повседневными преступлениями вроде просыпанного на лестнице мусора или коляски, которую соседи со второго этажа вечно оставляют в подъезде. Подумать только – покойница! Мерзкая баба не могла не вложить в свои показания всю свою энергию и всю свою злобу! Кем ей еще быть, как не свидетелем обвинения, она только и может, что поливать дерьмом, а все это дерьмо она выдумывает в соответствии со своим пакостным видением жизни. Ну так что же она сказала? Что она смогла расслышать, прижавшись к стене своим поганым ухом?
– Не отвечайте вопросом на вопрос, меня интересует ваша версия происшедшего. Еще раз спрашиваю вас, Витторио, из-за чего вы поссорились с женой?
– Из-за ерунды.
– Если хотите знать мое мнение, следствие таким ответом не удовлетворится.
– Я не заметил, что на ней новое платье, я вообще перестал что-либо замечать, я на нее больше не смотрю, я ее больше не люблю – вот из-за чего мы поссорились, устраивает вас такой ответ?
– Это правда?
– То, что не заметил нового платья, – да, а остальное – нет, разумеется, нет.
– Стало быть, вы ушли в кино, чтобы прекратить ссору?
– Нет, я уже стоял на пороге, когда Лисандра начала меня попрекать.
– Ваша соседка говорит, что вы часто ссорились…
– Да моя соседка наизнанку вывернется, лишь бы отыскать признаки того, что не только у нее, но и у других жизнь не задалась. Ну что вы хотите от меня услышать? Раньше сплетни этой злющей бабы казались мне просто смешными, я и представить себе не мог, что когда-нибудь это обернется против меня самого. Обычная сплетница и истеричка, таких на земле миллиарды. Всякий раз, как мы с Лисандрой занимались любовью, эта психованная принималась колотить в стену, можно подумать, она нас преследовала, перебираясь из комнаты в комнату, она лупила и лупила в стену, как будто убить нас была готова за то, что мы любим друг друга… Но об этом она, само собой, умолчала? Еще бы, ведь это доказывало бы, что мы любили друг друга, – правда, следователи поспешили бы заметить, что многие люди занимаются любовью безо всякой любви.
– Ошибаетесь, об этом она как раз говорила, но в ее изложении все выглядит несколько по-другому.
– И как же?
– Она говорит, что ваши постоянные ссоры избавляли ее, по крайней мере, от необходимости слушать ваши "непотребные любовные крики", ваши – цитирую – "вопли похотливых животных", да в конечном счете ваши ссоры ее устраивали больше, все же не так непристойно… А еще она говорит, что вот уже несколько месяцев никаких криков, кроме криков ненависти, не слышала, ни один из них не наводил на мысль о возможном примирении, но ей, разумеется, и в голову бы не пришло, что все это может закончиться убийством. Она думала, что вы всего лишь очередные возненавидевшие друг друга супруги, терзающие один другого из-за того, что желание ушло и наслаждение, доставляемое телом, истощилось. "Крики тела сменились криками пресыщенной души" – вот в точности ее слова, и могу добавить, что показания вашей соседки произвели на тех, кто ее допрашивал, желаемое действие.
– Злые языки могут быть поэтичными.
– Проблема в другом – в том, что они могут говорить убедительно.
– Но ведь то, что я ссорился с женой, не означает, что я ее убил! Мы действительно в последнее время часто ссорились, она легко раздражалась, а я был поглощен своими мыслями… или наоборот, в такие минуты никогда ведь не разберешь, кто виноват, просто надеешься, что на этой ссоре все плохое и закончится, что вернутся счастливые дни… Да вы и сами, должно быть, прекрасно это знаете, и мне самому каждый день хоть раз приходилось выслушивать во время сеанса рассказ о подобных ссорах, и еще каких яростных! Поверьте, все пары через это проходят.
– Знаю. Но когда одного из двоих, составлявших пару, находят мертвым, ссора перестает быть непременной составляющей истории любви, она становится уликой.
– Да. Только, что бы ни говорили эти придурки, я не убивал Лисандру. А что еще слышала в тот вечер моя милая соседка? Надеюсь, они ее об этом спросили?
– Конечно.
– И что же она слышала?
– Ничего. Она решительно утверждает, что после вашей ссоры ничего, кроме громкой музыки, не слышала. По ее словам, все, что она слышала, – это громкая музыка.
– Не может быть.
Ева Мария смотрит на Витторио. Витторио обхватывает голову руками.
– Ну вот, теперь вы знаете сегодняшние плохие новости и понимаете, что нервы у меня на пределе. Не смотрите на меня так, Ева Мария.
– А может, это ваша соседка убила Лисандру? Тогда ясно, почему ее не изнасиловали, женщина не может изнасиловать другую женщину.
Витторио безрадостно улыбается:
– По крайней мере, вы, похоже, на моей стороне… Но нельзя кидаться на всех и каждого так, словно все – потенциальные убийцы. А те, кто ведет расследование, все же свою работу выполнили: у соседки есть алиби, она была с дочерью. Нет-нет… только не говорите, что они могли сделать это вместе. Мой адвокат прав, надо смотреть фактам в лицо – все складывается против меня, постепенно и неуклонно. Обстоятельства, расклад по времени, а теперь еще результаты вскрытия и свидетельства. Я просыпаюсь среди ночи весь в поту, ощущение такое, будто меня накрыло грозой и гроза эта не утихает… Все разладилось, а самое худшее – это похороны Лисандры…
– А с похоронами-то что?
– Лисандру хоронят завтра, и они не хотят, чтобы я там был. "По закону вы не имеете права присутствовать!" Понимаете, как далеко они зашли? Как можно не отпустить человека на похороны жены? Лисандра не оставила завещания. Это будет "обычная процедура", которую применяют в таких случаях, "типовая" месса, и я не имею права ничего сказать, ни о чем попросить, ни о какой песне, ни о каких словах, ни о какой молитве… я ни на чем не могу настаивать, они обращаются со мной так, словно я – опасный преступник и могу сбежать, воспользовавшись похоронами Лисандры. Единственное, что мне позволено, – букет цветов. Они согласились положить от меня лилии – ее любимые цветы, я всегда дарил ей лилии в годовщину нашей встречи…
– Что с вами, Витторио? Вам плохо?
– Нет-нет, все нормально, просто очень устал. Комиссар меня невзлюбил, он меня ненавидит, можно подумать, все это его лично касается. Знаете, что он выдал? Вот когда меня оправдают, я смогу выкопать свою жену и похоронить ее заново как захочу, а пока, вот прямо сейчас, лучше бы мне сосредоточиться на своей защите. Как я его ни умолял, сколько ни говорил, что согласен пойти туда под конвоем, он только ухмылялся: "Хоть немного логики должно быть? Как можно разрешить подозреваемому присутствовать на похоронах женщины, в убийстве которой его подозревают? Для психоаналитика у вас маловато простого здравого смысла, но меня это не удивляет, у всех психоаналитиков маловато простого здравого смысла…"