Ева Мария пришла первой. Она смотрит на лилии, лежащие на ступеньках. Цвет она выбрала сама. Белые. Это ее представление о Лисандре, а может быть, о смерти. Народу немного. Наверное, никто не знает, не прочли объявление в газете. А вот и еще один букет лилий. Красных. Это от Витторио, Ева Мария догадалась. Это его представление о Лисандре, а может быть, об их любви. Каждый год он дарил ей такие цветы в годовщину их встречи. Ему неизвестно, что Ева Мария здесь. Необычно - вырывается у нее невольное определение. Официально назначенная церковь. Официально назначенный священник. У входа в машине с тонированными стеклами дежурят полицейские. Ева Мария прилита первой. Села в глубине и стала смотреть, как все они входят. Отпевание – не то зрелище, которым наслаждаются, как, например, свадьбой. Никто не обсуждает платья и шляпки, не отмечает красоту одних и отсутствие вкуса у других. О приглашенных высказываются только в глубине души. Собственно, и приглашенных нет, кто хочет, тот и приходит, кто знает, тот и приходит. Ева Мария пытается понять, что связывало каждого из присутствующих с усопшей, по тому, как он держится. У некоторых лица печальные, у других непроницаемые. В первом ряду, плачущие, – конечно, родители Лисандры. А остальные кто? Друзья? Такие же пациенты Витторио, как она? Та самая соседка? Теперь, должно быть, крики не слишком ей докучают, разве что эхо, но злые языки всегда найдут повод высказаться. Ева Мария смотрит на все эти собранные в одном месте тела, на тела, переставшие расти, и думает о том, как недостает на похоронах детей. Ева Мария чувствует себя посторонней. В похоронную процессию может затесаться кто угодно, потому-то она здесь. Возможно, и убийца здесь, прячется среди близких, пришел взглянуть на последнее действие трагедии собственного сочинения. Безумный, невидимый deus ex machina. Ева Мария смотрит, как люди проходят перед гробом. Ей хотелось бы, чтобы над убийцей зажглась красная лампочка. Пожилая пара задерживается надолго, оба красивые, держатся за руки. Может, это родители Витторио? Ева Мария задумывается, состарилась бы она сама рядом с мужем или нет, если бы Стелла не умерла. После того как не стало их дочери, с чудовищной быстротой не стало и их любви, во всяком случае, ее любовь пропала как не было. Ева Мария смотрит на "официально назначенный" гроб. Каким он ей кажется удобным, надежным по сравнению с тем нигде, в котором теперь ее девочка, ее Стелла. О других умерших заботятся, придают мертвому телу пристойный вид, гримируют, в какой-то мере возвращая ему человеческий облик, прежде чем навсегда отделить от людей. А ее дочь так и осталась в том нечеловеческом положении, в каком застигла ее смерть. Ева Мария, как всегда, думает о людях, захваченных лавой, о мужчинах, о женщинах, о детях, о собаке, которая тянет за поводок, а ее хозяева убежали… Живые статуи, остановленные в движении, лава стала их саркофагом. Саркофаг Стеллы – вода. Текучий саркофаг, который, может быть, баюкает ее, слегка покачивает, но не отдает. Подумав о том, что дочери, лежащей где-то на дне Рио-де-ла-Плата, никто не закрыл глаза, Ева Мария невольно опускает веки. Но так картина становится еще более отчетливой, и она сразу же глаза открывает. По ее щекам текут слезы. Ева Мария принадлежит к числу похоронных узурпаторов горя – тех, кто оплакивает не усопшего, а чью-то смерть, о которой усопший им напоминает, или ту, которой они боятся. Ей бы очень хотелось похоронить свою дочь… А что за картина встает перед глазами у запертого в камере Витторио? Представляет ли он себе Лисандру, лежащую в гробу? Нет, этого он представить себе не может. Он даже не знает, как Лисандра одета. Кто, интересно, выбирал для нее вещи? Конечно, ее родители, кто же еще. О Витторио думает не только Ева Мария, все думают о нем. В первом ряду, совсем рядом с гробом, оставили пустое место, как будто каждый ждал, что он вот-вот появится. Замешательство здесь, в церкви, чувствуется, пожалуй, явственнее, чем горе… Словно здесь недостает того, кому полагается горевать больше всех, – Витторио, безутешного мужа, предполагаемого убийцы. Всё наизнанку. Похороны умершей – одно дело, убитой – совсем другое. Боль от незнания, как умерла та, кого сегодня хоронят, мешает с ней проститься, а мешать работе скорби не следует, или она не завершится никогда. Кто-нибудь здесь способен вообразить, как Витторио выталкивает жену через окно на улицу? Кто-нибудь твердо уверен в том, что он это сделал?
Ева Мария первой прилита и первой уходит. Полицейские ждут. Разговаривают. Смеются. Ева Мария прячется за деревом. Смотрит, как люди выходят из церкви. Похоронную процессию не принято фотографировать. Щелканье ее фотоаппарата напоминает пение больной птицы, но она никого не хочет упустить. У Евы Марии вновь пробуждаются подозрения, возвращается гнетущая мысль, что Стеллу мог убить кто угодно. Она хотела сказать – Лисандру. Ошиблась. Спутала. Отныне в ее представлении две эти смерти перекрывают одна другую. Та, о которой думать до того мучительно, что она не может о ней думать, и та безболезненная, которую она может мусолить часами. У дверей просит милостыню нищий, она дает ему немного денег, взамен потребовав обещание говорить каждой женщине в перчатках, что она красива, – как знать, если Алисия здесь, может, она уйдет счастливая, утешенная и примиренная сама с собой. А что, если это он? Что, если этот нищий и есть безумец, невидимый deus ex machina, затесавшийся в похоронную процессию? Ева Мария хочет, чтобы над ним зажглась красная лампочка. Висящий на шее фотоаппарат мешает ей дышать. Она хватается за дерево. Обдирает ладонь о кору. На туфли падает несколько капель. Красных. Это ее кровь. Боль не может утихнуть, пока не уйдет гнев.
Ева Мария отпивает глоток мате. На столе сложенная газета. Эстебан входит в кухню, собирается завтракать.
– Доброе утро, мама. Очень устала? – Эстебан направляется к холодильнику. – Извини, что ночью к тебе ворвался… но я увидел, что свет горит, и подумал…
Эстебан умолкает. Он смущен. Запускает руку в волосы, откидывает их сбоку, приглаживает сзади. Ева Мария смотрит на сына:
– Что ты подумал?
– Ничего.
Ева Мария отпивает глоток мате.
– Я работала.
– Я понял. У тебя сейчас много работы.
– Да.
Эстебан возится с тостером. Ева Мария встает:
– Мне пора.
Эстебан оборачивается:
– Но сегодня же суббота.
– Ну и что?
– По субботам ты не работаешь…
– Похожу по магазинам.
– По магазинам?
– Да, хочется пройтись.
– Вот и хорошо… и я с тобой, мне тоже хочется пройтись.
– Извини, мне хочется пойти одной… я… я буду покупать одежду. И тебе придется меня ждать.
– Одежду? Да я уже забыл, когда ты себе что-то покупала.
– Как видишь, всему свое время.
Ева Мария выходит из кухни. Дверь захлопывается. Эстебан оборачивается. Отодвигает занавеску. Смотрит, как Ева Мария идет по улице. Рюкзак висит у нее на одном плече. Он не видел раньше этого рюкзака. Да нет же, видел. Похоже, это рюкзак Стеллы. Эстебан смотрит, как Ева Мария садится в автобус. Он не может опомниться. В первый раз за столько лет она едет не на работу. "Как видишь, всему свое время". Эстебан улыбается. Тень автобуса проходит по его лицу. Эстебан красивый.
Ева Мария кладет рюкзак на стол. Витторио усаживается напротив:
– Как я рад вас видеть.
– А мне придется вас разочаровать: я ничего не нашла. – Ева Мария вытаскивает толстую папку. – Я прослушала все кассеты, даже самые нейтральные и самые мирные сеансы, от начала до конца, но ничего там, к сожалению, не нашла. Вероятно, чего-то я не заметила, упустила что-то, лежащее не на поверхности, ведь истолковать можно любую мелочь, а я недостаточно хорошо знаю ваших пациентов, мы уже убедились в этом на примере Алисии. Я принесла все расшифровки вам, вы единственный, кто способен разобраться в этих записях, и вы, может быть, что-то найдете… Я оставлю папку надзирателю, чтобы вы могли все спокойно проверить.
– Вот уж кому ничего оставлять не надо! Прочтут и начнут приставать с вопросами. Нет, лучше передайте через моего адвоката… Вы сказали, у вас там все расшифровки?
Ева Мария колеблется. Едва приметно. Лишь мгновение.
– Да.
Витторио соединяет ладони: его молитва услышана!
– Значит, и расшифровка сеанса Фелипе?
– Фелипе? – Ева Мария задумывается. – Того, у которого проблемы с женой?
– Можно сказать и так, вы ведь и ее принесли, да? Мне надо кое-что уточнить, позавчера ночью я вспомнил одну вещь, и с тех пор меня это не отпускает, я должен проверить, не ошибся ли.
Ева Мария открывает папку. Перебирает отпечатанные на машинке листки, их очень много. Она и в самом деле вспомнила этот сеанс – немного напряженный, но ничего такого уж страшного. Однако Витторио выглядит уверенным.
– Вам не трудно будет прочесть мне расшифровку? Читая глазами, я понимаю хуже, чем на слух. Только ничего не пропускайте, я хочу услышать все от первого до последнего слова.
Ева Мария начинает читать. Витторио закрывает глаза. Перед ним встает лицо Фелипе. И его тело. И его жесты. В точности так, как бывало, когда он по вечерам в одиночестве прослушивал записи у себя в кабинете. Витторио машинально округляет руку так, словно держит бокал – бокал с коньяком… хотя он и думать не думает о коньяке. Все его внимание сосредоточено только на голосе Евы Марии.
ФЕЛИПЕ
ВИТТОРИО
Добрый день, Фелипе.
ФЕЛИПЕ
Добрый день.
ВИТТОРИО
Мне показалось или вы и впрямь чем-то огорчены?
ФЕЛИПЕ
Как говорил Борхес, "только "джентльмены" могут посвящать себя делу, сулящему проигрыш". Мы опять поссорились.
ВИТТОРИО
С женой?
ФЕЛИПЕ
Ну а с кем еще я, по-вашему, мог поссориться?
ВИТТОРИО
Из-за чего?
ФЕЛИПЕ
Из-за всего! Нам ничего не стоит поссориться, она всегда найдет чем меня попрекнуть.
ВИТТОРИО
Но из-за чего произошла эта последняя ссора?
ФЕЛИПЕ
Говорю вам, даже не помню, с чего на этот раз началось. Могу сказать только, что закончилось как всегда. Заканчивается всегда одинаково.
ВИТТОРИО
И как же?
ФЕЛИПЕ
Она начинает плакать, кричать и оскорблять меня.
ВИТТОРИО
А вы что делаете?
ФЕЛИПЕ
Ничего. Ухожу в кабинет и жду, пока у нее это пройдет. Все равно тут ничего нельзя сделать.
ВИТТОРИО
Если, по-вашему, жена напрасно вас обвиняет, может, стоило бы с ней поговорить? Надо же защищаться.
ФЕЛИПЕ
Как же не напрасно, разумеется напрасно! Только сказать я ей ничего не могу. Вы пробовали разговаривать с женщиной, когда она орет?
ВИТТОРИО
А вы?
ФЕЛИПЕ
Не понял. Что вы имеете в виду?
ВИТТОРИО
Вы и на этот раз поссорились из-за сына?
ФЕЛИПЕ
Не помню. Наверное.
ВИТТОРИО
Да или нет?
ФЕЛИПЕ
Она не захотела повести его в парк. Я сказал, что мальчик не может целый день сидеть взаперти, мальчику необходимо двигаться, "в здоровом теле здоровый дух".
ВИТТОРИО
Она восприняла это как упрек, и ей этот упрек не понравился…
ФЕЛИПЕ
Явно не понравился.
ВИТТОРИО
Как же она отреагировала?
ФЕЛИПЕ
Я вам уже сказал. Как всегда. Разбушевалась, стала рыдать, орать на меня и обзывать последними словами. Да к тому же в присутствии ребенка.
ВИТТОРИО
И вы ушли к себе в кабинет.
ФЕЛИПЕ
Нет. Я попросил ее замолчать. Из-за ребенка. Но она разоралась еще громче. Я ее предупреждал. Ей надо было просто замолчать.
ВИТТОРИО
О чем вы ее предупреждали?
ФЕЛИПЕ
Что влеплю ей пощечину.
ВИТТОРИО
И влепили? Вы ударили жену?
ФЕЛИПЕ
Она сама напросилась.
ВИТТОРИО
Это ваша точка зрения. Мы к этому еще вернемся. А пока расскажите мне, что же произошло дальше.
ФЕЛИПЕ
Рассказывать-то нечего. Она ушла, вот и все.
ВИТТОРИО
И вы даже не стали ее догонять, чтобы извиниться?
ФЕЛИПЕ
Малыш так перепугался, когда я вскочил и замахнулся. Но я попросил у него прощения и объяснил, что такое случается, когда взрослые очень сильно ссорятся.
ВИТТОРИО
А у жены вы попросили прощения?
ФЕЛИПЕ
Она прошла мимо, будто я – пустое место. Забрала свои вещи. Спит теперь в другой комнате. Только пусть не надеется, что я уступлю!
ВИТТОРИО
Такое случилось впервые?
ФЕЛИПЕ
Да. До сих пор мы всегда спали вместе.
ВИТТОРИО
Я имею в виду – вы впервые ее ударили?
ФЕЛИПЕ
А вы как думаете? Думаете, я каждый день бью жену?
ВИТТОРИО
Ничего я не думаю, просто хотел узнать, впервые ли дело дошло до рукоприкладства. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что у вас с женой все разладилось после рождения сына.
ФЕЛИПЕ
Вы действительно ошибаетесь.
ВИТТОРИО
Как протекала беременность вашей жены? Вы никогда не рассказывали об этом периоде.
ФЕЛИПЕ
Да прекрасно она протекала, благодарю вас, доктор! В конце концов, как говорит святой Иероним, "беременность – это всего лишь набухание матки".
ВИТТОРИО
Сделайте одолжение, перестаньте говорить цитатами, я вам уже сто раз повторял, что хочу слышать ваши собственные слова.
ФЕЛИПЕ
Да что вам не нравится-то? Чего вы от меня хотите? Вы обвиняете меня в том, что я не рассказывал вам о беременности жены, я и рассказываю как могу.
ВИТТОРИО
Ни в чем я вас не обвиняю. Просто позволил себе заметить, что вы часто ссоритесь из-за ребенка.
ФЕЛИПЕ
А я вам еще раз говорю, что вы заблуждаетесь.
ВИТТОРИО
Я не заблуждаюсь, я ищу объяснение.
ФЕЛИПЕ
Нет тут никакого объяснения. Спорим, ссоримся – и все.
ВИТТОРИО
Но почему вы не соглашаетесь с тем, что это может происходить из-за ребенка? Такое ведь часто бывает в семьях.
ФЕЛИПЕ
Потому что она хотела этого ребенка, а значит, не с чего нам из-за него ссориться.
ВИТТОРИО
"Она хотела этого ребенка". Почему только она? А вы? Вы разве не хотели?
ФЕЛИПЕ
Конечно, хотел.
ВИТТОРИО
На мгновение могло показаться, будто это не так.
ФЕЛИПЕ
А вот не надо доверять мимолетным впечатлениям. Никогда не надо!
ВИТТОРИО
В этом кабинете – надо. Вы не хотели этого ребенка?
ФЕЛИПЕ
Хватит талдычить одно и то же! Сказано вам, что хотел.
ВИТТОРИО
Видите, как неприятно бывает, когда у вас стараются что-то выпытать…
ФЕЛИПЕ
Мне не нравится ваш тон, доктор.
ВИТТОРИО
Вам не тон мой не нравится, вам не нравится мой вопрос. Вам ведь ни к чему был ребенок, правда? Вы нехотя на это согласились – может быть, чтобы доставить удовольствие жене. А теперь ваша жена сознает, что заставила вас сделать ей ребенка, и для нее это нестерпимо. И вам приходится расплачиваться за ваше безразличие и за ее сожаления.
ФЕЛИПЕ
Да хотел я ребенка, не сомневайтесь! Может, не так сильно, как она, но, конечно, хотел. Кто же не хочет ребенка?
ВИТТОРИО
А почему вы не повели его в парк? Вы вообще занимаетесь сыном?
ФЕЛИПЕ
Само собой, я занимаюсь братом.
ВИТТОРИО
Братом?
ФЕЛИПЕ
Что – братом?
Помедленнее, Ева Мария.
ВИТТОРИО
Вы только что сказали: "Само собой, я занимаюсь братом".
ФЕЛИПЕ
Я сказал "сыном".
ВИТТОРИО
Нет, вы сказали "братом".
ФЕЛИПЕ
Ну так я хотел сказать "сыном", но оговорился, со всеми случается.
ВИТТОРИО
Нет, это случается не со всеми. Видите ли, сеанс за сеансом, с чего бы мы ни начали, мы неизменно возвращаемся к вашему брату.
ФЕЛИПЕ
Вовсе мы не всегда возвращаемся к моему брату, я оговорился, и незачем шум из-за этого поднимать.
ВИТТОРИО
Вам его не хватает?
ФЕЛИПЕ
Кого?
ВИТТОРИО
Брата.
ФЕЛИПЕ
С чего вы взяли?
ВИТТОРИО
Сколько времени прошло после его смерти?
ФЕЛИПЕ
Я не считаю дней.
ВИТТОРИО
Сын напоминает вам о брате?
ФЕЛИПЕ
Ничего подобного, с чего вы взяли?
ВИТТОРИО
Сколько сейчас вашему сыну? Года четыре, да? Когда вашему брату было четыре года, вам было шесть, с этого возраста обычно начинаются воспоминания. Может быть, ваш мальчик напоминает вам о брате, хоть вы этого и не осознаете.
ФЕЛИПЕ
Нет, он не напоминает мне о брате. Говорю же: ничего подобного.
ВИТТОРИО
Вы упрекали мать в том, что брата она любит больше, чем вас. Может быть, вам кажется, что жена больше любит вашего ребенка, чем вас?
ФЕЛИПЕ
Ну… если вам нравится так думать.
ВИТТОРИО
Мне не нравится так думать, Фелипе, но как, по-вашему, я могу вам помочь, если вы со мной не откровенны? У меня такое впечатление, будто вы что-то от меня скрываете.
ФЕЛИПЕ
Ничего я от вас не скрываю.
ВИТТОРИО
Вы ничего от меня не скрываете?
ФЕЛИПЕ
Нет.
ВИТТОРИО
В таком случае, раз вы ничего от меня не скрываете, скажу вам, что я думаю. Я думаю, что жена хочет от вас уйти, но в то же время не осмеливается прямо сказать вам об этом. Я считаю, что ваши постоянные ссоры – это способ дать вам это понять. Она сама не решается взять на себя ответственность за разрыв и ждет, чтобы это сделали вы, потому и пытается довести вас до точки.
ФЕЛИПЕ
Думаете, она хочет уйти? А ребенок как же?
ВИТТОРИО