Вулф удалился, все еще держа трость из черногорской яблони за тонкий конец. Я не слышал шума лифта – значит, Вулф пошел вниз по лестнице пешком,
босой. Редкостный случай. Просто невероятно!
В действительности Вулф не знал, что я собирался делать, не знал, что я намеревался спуститься в цоколь к Фрицу. Но сначала я зашел к себе,
надел носки, ботинки и пиджак, затем прошел в кабинет и установил термостат отопления на 20 градусов по Цельсию и только потом спустился к
Фрицу, громко постучал и назвал себя. Обычно Фриц спит довольно крепко, но через полминуты дверь отворилась. Подол ночной рубашки Фрица
развевался на сквозняке – Фриц оставляет на ночь окно открытым. Наш с ним спор на тему: «пижама или ночная рубашка» – все еще не окончен.
– Жаль прерывать твой сон, – сказал я, – но случилась маленькая неприятность. К нам пришел один человек, и я поместил его в Южную комнату.
Бомба, которую он принес с собой, взорвалась и уложила его наповал. Все разрушения ограничены Южной комнатой. Мистер Вулф поднялся взглянуть и
теперь забаррикадировался у себя в спальне. Тебе, пожалуй, не придется больше дрыхнуть: в доме скоро соберется целая армия и начнется кутерьма.
Когда понесешь ему завтрак…
– Всего пять минут, – произнес Фриц. – Ты будешь в кабинете?
– Нет. Наверху. В одной комнате. Когда понесешь ему завтрак, убедись, что поблизости никого нет.
– Четыре минуты. Я нужен тебе наверху?
– Нет. Внизу. Ты будешь впускать пришельцев, другой помощи от тебя не требуется. Никакой спешки; прежде чем звонить в полицию, мне нужно сперва
кое что сделать.
– Кого конкретно я должен впустить?
– Всех вместе и каждого поодиночке.
– Черт побери!
– Не возражаю.
Я повернулся и направился к лестнице. Поднимаясь, я решил не заходить в кабинет за резиновыми перчатками. Не хотелось терять время.
Дакос по прежнему лежал на полу, и нужно было выяснить, отчего он внезапно очутился в таком положении. Не претендуя на роль эксперта, я уже кое
о чем догадывался, и у меня уже появилась некоторая идея. Там и сям среди штукатурки на полу я обнаружил мелкие кусочки какого то предмета, явно
упавшие не с потолка, которые я не мог классифицировать. Наиболее крупный из них был размером в половину ногтя моего большого пальца. Но я также
нашел четыре кусочка алюминия. Самый большой – четверть дюйма в ширину и почти полдюйма в длину. На одном были заметны темно зеленые печатные
буквы «едр», на двух других – буквы «до» и «ду». На четвертом ничего не было. Я оставил их, где они лежали. Вся загвоздка с удалением улик с
места преступления состоит в том, что, когда возникает надобность их предъявить, необходимо объяснять, откуда они у вас.
Занимавший меня второй вопрос, который и побудил, собственно говоря, подумать о резиновых перчатках, сводился к следующему: не содержат ли
карманы Пьера каких либо записей или других сведений, способных пролить свет на причины случившегося? Встав на колени рядом с трупом, я
тщательно его обыскал. Карманы пальто, которое он так и не успел снять, были пусты. В брюках и в пиджаке – набор обычных предметов: сигареты,
спички, несколько долларов мелочью, связка ключей, носовой платок, перочинный нож, бумажник с водительскими правами, кредитной карточкой и
банкнотами на сумму восемьдесят четыре доллара; но абсолютно ничего, что могло бы послужить хоть какой то зацепкой. Конечно, существовали и
другие возможности: он мог спрятать что то в ботинках или прилепить пластырем к голому телу; однако на такие поиски потребовалось бы слишком
много времени, а я и так уже чересчур затянул дело.
Спустившись в кабинет, где уже находился Фриц, полностью одетый, я сел за свой письменный стол, подтянул к себе телефонный аппарат и набрал
номер, который знал наизусть.
Глава 2
Отношение сержанта Пэрли Стеббинса ко мне и Вулфу довольно противоречивое или, вернее, настороженное. Когда мы попадаемся ему на глаза хотя бы в
десяти милях от места какого нибудь убийства, он начинает сожалеть, что занимается расследованием тяжких преступлений, а не дорожных
происшествий или ловлей торговцев наркотиками. Вместе с тем он по опыту знает: если мы где то поблизости, то непременно случится что то
неожиданное, чего ему никак нельзя пропустить. Мое отношение к нему сложилось под влиянием убеждения, что встречаются сержанты полиции и похуже.
Мог бы назвать здесь некоторых поименно.
Утром, в четыре часа пятьдесят две минуты, Стеббинс сидел в кабинете в желтом кожаном кресле. Проглотив очередной кусок сандвича,
приготовленного из выпеченного Фрицем хлеба и вареного языка, он заявил:
– Тебе – черт возьми! – прекрасно известно: по долгу службы я обязан спросить Вулфа, не сказал ли когда нибудь Дакос или кто то другой в
ресторане что либо такое, что могло бы помочь расследованию. И если он не ответит мне, то эти же самые вопросы задаст ему тот, кто придет сюда в
одиннадцать часов утра или в шесть часов вечера.
Разделавшись с собственным сандвичем, я заметил:
– Сомневаюсь, чтобы кому то удалось добраться до Вулфа. Ни в одиннадцать, ни даже в шесть. Возможно, он не станет разговаривать даже со мной.
Ведь человека убили в его доме, в каких то десяти футах от него! Ты ведь его знаешь, не так ли?
– Еще бы. Инспектор тоже знает его не хуже меня. Но я хорошо знаю и тебя. Если ты полагаешь, что сможешь…
– Не начинай все снова! – хлопнул я ладонью по столу. – В подписанном мною протоколе допроса я указал, что обыскал Пьера. Надеялся обнаружить
хоть что нибудь, о чем следовало бы упомянуть, оповещая полицию. Но я ничего не присвоил. Признаюсь: я не включил в протокол некоторые
собственные заключения, касающиеся улик, которые непременно будут использованы в суде, если и когда он состоится.
– Ах, ты все таки что то утаил.
– Совершенно верно. Но ты ведь все равно отправишь найденные здесь вещественные доказательства в лабораторию, и им не понадобится много времени,
чтобы сделать правильные выводы, не больше двух трех дней. Но, возможно, тебе доставит удовольствие самому навести их на след. Мне известно, в
чем была бомба.
– Тебе было известно и ты не включил это в свои показания?
– Изложение моих умозаключений заняло бы целую страницу, а я здорово устал и, кроме того, предпочитаю информировать тебя устно. Приходилось ли
тебе когда либо видеть сигары «Дон Педро»?
Не спуская с меня пристального взора, Стеббинс проглотил остаток сандвича.
– Нет, не приходилось, – ответил он.
– Кремеру жевать их не по карману. Стоят девяносто центов за штуку. Ресторан «Рустерман» держит их для своих состоятельных клиентов. Каждая
сигара в алюминиевой трубке, на которой заглавными темно зелеными буквами напечатано: «ДОН ПЕДРО», а ниже, строчными: «Гондурас». Среди
собранных специалистами вещественных доказательств есть три кусочка алюминия, на которых заметны печатные буквы «до», «ду» и «едр». Таким
образом, как я понимаю, ночью произошло следующее. Когда я вышел из Южной комнаты, Дакос несколько минут посидел, или постоял, или же походил
взад и вперед, а потом решил разуться и лечь спать.