– Но что дальше будет со странником? Мы так и не увидели.
– Он жалеет о том, что случилось. Он вспомнил про белые волосы и про то, что должен был сделать. Разве этого не достаточно?
– Нет, – заупрямилась младшая звездочка. – Я хочу знать, что будет дальше.
– Ну и сиди тут одна. И бледней под лучами солнца.
И звездочка – та, что поменьше, – осталась на небе одна.
И вот что она увидела, и услышала, и узнала.
Заскрипели деревья, затрещали кусты, зачавкал мох: кто-то шел. Послышались голоса.
– Мучело, смотри-кось, кто-то попался в яму!
– И сдается мне, не медведь. Взгляни-ка сюда, Урчало: человечьи следы!
– Не убивайте меня! – закричал Аяэль. – Я поэт.
– Слыхал, Мучело? Как ты думаешь, этот вкусный?
– Вот съедим и узнаем. Я никогда не пробовал. У скукотцев-то нет поэтов. Последнего их поэта мой прадедушка съел.
– Тьфу, скукотцы, – Урчало сплюнул. – Жесткие – не разжевать. И попахивают тухлятиной.
– Так это все от чего? У них больше нет поэтов. Говорю же: последнего мой прадедушка съел. А у того, что он съел, песни были длиннющие. Вот их и позабыли. А без песен они совсем…
– Зачерствели?
Мучело кивнул:
– При поэтах нежнее были. Мой прадедушка так говорил. А уж он в еде разбирался.
– Вы что, людоеды? – спросил Аяэль из ямы.
– Почему ж людоеды? Всееды. Разное мясо едим, – Мучело слегка обиделся. – Вот сегодня у нас поэты.
– Я здесь в яме один.
– Ну да. А еще один – в другой яме.
– Так он рассказал нам сказку. Про кота, про собаку. И про какую-то свинку. Вроде морской коровы. Урчало даже растрогался. Говорит, оставим на сладкое. Мы и решили: посмотрим, кто в другую ловушку попался.
Аяэль не поверил своим ушам:
– Про кота? Про собаку и свинку? Глазастик! Вы что, и его съедите?
– Съедим. Но не сразу. Потом. Вдруг еще нам чего расскажет?
– Не ешьте его, умоляю! – закричал Аяэль. – Я дольше был поэтом. Я вам больше понравлюсь. Я отдам вам свои сокровища – все сокровища до единого.
– Какие-такие сокровища? – насторожился Мучело.
– О! Замечательные! Я могу невидимое делать видимым. Я и вас научу. Научу наступать на… «луч». Научу вас выкладывать «каша».
– Каша? Какая каша? Что это значит – каша? – заволновался Урчало. – Это что-то из мяса?
– Каша бывает разная, – сказал Аяэль из ямы.
– И пусть поучит нас.
– А потом мы его съедим.
– Да, съедим – как научит.
– Я думаю, это вкусно.
– Отпустите Глазастика.
Над макушками дальних деревьев появился краешек солнца. Он был красным. По небу над лесом тоже разлилось красное. Маленькой звездочке стало совсем плохо видно. Но она не двигалась с места и дрожала от страха. Мучело, замшелый пень, и Урчало, похожий на пустую огромную шишку, сначала исчезли в зарослях, а потом появились снова. Они привели Глазастика. Руки мальчика были связаны. Урчало взглянул на него, облизнулся и крикнул в яму:
– Эй, поэт! Вылезай! И не забудь сокровища.
– Глазастик!.. Глазастик… – Аяэлю казалось, что Глазастик стал еще меньше, еще тоньше, еще глазастее. – Вы обещали его отпустить.
– А ну остынь, – приказал Аяэлю Мучело.
– А то будешь невкусным. Давай, покажи сокровища. А потом будем решать.
– Да-да, сейчас, конечно, – забормотал Аяэль и торопливо развязал свой мешок.
Он развязал мешок – и лицо его побелело. Оно стало таким же, как волосы, если их посыпать мукой:
– Шерстинки, луковка ландыша, клык кабанчика, пыльца бабочки…
– Что это ты бормочешь?
– …горький гриб трутовик, листочки черники…
– Ну, где твои сокровища? – недовольно спросил Урчало. – Я хочу наступить на луч!
– А я – попробовать кашу.
– У меня ничего больше нет! – тихо сказал Аяэль. – Ничего-ничего.
Вместо сокровищ в мешке Аяэля лежал один большой камень. Тяжелый, грязный и серый.
Солнце уже поднялось над лесом и не касалось высоких древесных верхушек. Поэтому маленькой звездочке было совсем плохо видно. Но она поняла, что Аяэль заплакал. Его волосы были седыми, но он плакал как маленький мальчик.
Звездочка так огорчилась, что поскорее погасла и вернулась домой – туда, где ее давно ждали.
– Ну, и что же ты видела?
– Хм… – сказала другая звездочка, та, что была постарше. – Им тоже бывает обидно.
– А за что же ему обидно?
– За то, что он никого и ничего не спас и уже не спасет.
Все – Мучело, Урчало, Аяэль и Глазастик – смотрели на серый камень.
– Смотри-ка, Мучело! Этот… Он обмануть нас хотел! А еще поэтом назвался! Что говорил твой прадедушка? Бывают поэты-обманщики?
Мучело угрюмо покачал головой.
– Знаешь, Мучело, я думаю, он невкусный. Сбросим-ка мы его в яму. Пусть муравьи едят. А сами съедим вот этого. У него хорошие сказки.
– Можно мне обнять Аяэля? – попросил тихонько Глазастик.
– Обнимай, чего уж, – согласился Мучало. – Мы хоть и нелюди, но не скукотцы. Не совсем зачерствели. Эй, Урчало, развяжи ему руки.
Урчало толкнул мальчика к Аяэлю. Аяэль крепко обнял его. А Глазастик?
Потому что Глазастик достал свое синее перышко, бросил в воздух и зашептал:
– Серая Сойка, синее перышко! Сбереги меня в своем гнездышке!
– Эй, поэт, что ты там бормочешь? – одернул его Мучело. – Все, Урчало, давай сюда нож. И сталкивай старого в яму.
Но не тут-то было! Лес заходил ходуном. Деревья заколыхались, задрожали их бороды из зеленого мха. Воздух наполнился гомоном и шумом птичьих крыльев. Сотни, тысячи соек слетелись к Глазастику и Аяэлю. Заслонили их крыльями, ухватили их клювами, зацепили лапами и взлетели на воздух.
– Улетели, – сокрушенно вздохнул Урчало, вытряхивая из бороды сухие травинки и хвою. – Так я и не узнал, какие поэты на вкус. Расскажи-ка мне про прадедушку, – попросил он Мучело. – Что он там говорил.
Но Волшебница зримого мира всех встречает улыбкой.
– Меня отправила в путь Повелительница звуков, – сказал Аяэль волшебнице. (А Глазастик ничего не сказал.) – Мне нужно было придумать, как невидимое сделать видимым, и принести тебе все, что я смог отыскать… Но ничего не вышло. Я ничего не принес. Придет день, когда я умру. А следом умрут мои песни. Я ничего, ничего не могу изменить, – со вздохом сказал Аяэль. – И не знаю, зачем я пришел.
И тут Аяэль вдруг понял: она не слышит его! Волшебница зримого мира абсолютно глуха. Абсолютно глуха и нема. И не может ему ответить.
Аяэль совсем растерялся.
А Глазастик смотрел и смотрел, и все думал и думал.