И в туалете слили воду.
— До или после хлопка двери?
— После. Дверь захлопнулась, когда я спускалась по лестнице. Бачок слили, когда я была на полпути через вестибюль.
— Так быстро? Как странно, — сказал инспектор Хьюитт.
Только позже я поняла, что он имел в виду.
— Из людей, спавших в вестибюле, кого ты точно видела?
— Викария, — ответила я. — Он вскрикивал во сне.
— Вскрикивал? Что?
Почему я ощущаю, будто предаю доверие? Почему чувствую себя такой болтушкой?
— Он сказал: «Ханна, пожалуйста! Нет!» Очень тихо.
— Больше ничего?
— Нет.
Инспектор что-то записал в блокнот.
— Продолжай, — сказал он. — Кто еще спал в вестибюле?
Я начала загибать пальцы.
— Миссис Мюллет… и Альф, ее муж… доктор Дарби… Нед Кроппер… Мэри Стокер… Банни Спирлинг… Макс — имею в виду Максимилиана Брока, нашего соседа. Макс построил стенку из книг вокруг себя.
— Кто-то еще?
— Это те, кого я заметила. О, и Дитер, конечно. Он устроился на лестничном пролете. Мне пришлось красться на цыпочках мимо него.
— Ты видела или слышала кого-то или что-то еще по пути в Голубую комнату?
— Нет. Ничего.
— Благодарю, — сказал инспектор Хьюитт, захлопывая блокнот. — Ты мне очень помогла.
Простил ли он меня, подумала я, или просто вежлив?
— Теперь, — продолжил он, — как я сказал, мне потребуется твоя помощь в маленьком эксперименте, но у меня будет время только позже.
Я понимающе кивнула.
— У вас есть в библиотеке экземпляр «Ромео и Джульетты»? Я бы удивился, если нет.
— Есть экземпляр с его избранными произведениями, Даффи берет его, когда хочет выглядеть прилежной. Подойдет?
Это была правда, но я понятия не имела, где искать эту книгу. Мне не улыбается перебирать тьму книг в канун Рождества. Мне надо, так сказать, ловить рыбку покрупнее.
— Уверен, что да. Попробуй откопать ее, будь хорошей девочкой.
Если бы эти слова сказал кто-то другой кроме инспектора Хьюитта, я бы вцепилась ему в глотку, но с ним я как спаниель, ждущий, что хозяин бросит ему шлепанец.
«Так точно!» — чуть не выкрикнула я ему в спину, когда он вышел за дверь.
Фели принимала ухаживания в гостиной, и мне больно признавать, что она как никогда выглядела прекрасно. По ее молниеносным взглядам на себя в зеркало я поняла, что она считает так же. Ее лицо сияло, будто у нее в черепе включена лампочка, и она мило хлопала ресницами в адрес Карла, Дитера и Неда, собравшихся вокруг нее обожателей, как будто она Дева Мария, а они три волхва, Каспар, Мельхиор и Бальтазар.
На самом деле не худшее сравнение, подумала я, поскольку двое из них, насколько я знала, Нед и Карл, принесли дары. Подарок Карла, конечно, погиб в огне от рук отца, но это, похоже, не повлияло на дарителя, ссутулившегося, улыбаясь, у каминной полки, засунувшего руки в карманы и со счастливым видом размеренно жующего резинку.
Доисторических конфет Неда нигде не было видно, скорее всего, они лежат в бельевом ящике Фели вместе со своими предшественниками.
Детектив-сержант Грейвс, который, по всей видимости, закончил допрашивать остальных счастливых рабов Фели, сидел в углу, переписывая заметки, но по тому, как он украдкой поглядывал в сторону, я поняла, что он присматривает за своими романтическими соперниками.
Только Дитер оказался достаточно разумным, подумала я, чтобы уклониться от ладана и мирры.
По крайней мере, я так думала, когда он сунул руку в карман и извлек крошечную шкатулочку.
Он протянул ее Фели, не говоря ни слова.
Вот это номер!— подумала я. Он собирается сделать предложение!
Фели, разумеется, устроила целое шоу. Она изучила шкатулку со всех шести сторон, как будто на каждую из них ангелы нанесли тайную надпись золотыми чернилами.
— О, Дитер! — выдохнула она. — Как мило!
Это просто шкатулка, ты, глупая морская свинья! Открой ее!
Фели открывала шкатулку с мучительной медлительностью.
— О! — сказала она. — Кольцо!
Нед и Карл обменялись изумленными взглядами.
— Кольцо дружбы, — добавила она, хотя, была ли она разочарована, я не поняла.
Она взяла его большим и указательным пальцами и подняла на свет. Оно было широкое и золотое, покрытое гравировкой, — кажется, это то, что называется филигранной работой, — я успела рассмотреть сердце и сверху корону, пока она не убрала его.
— Что это значит? — спросила она, поднимая взгляд на Дитера.
— Это значит, — ответил Дитер, — все что угодно, что ты хочешь, чтобы оно значило.
Взволнованная Фели покраснела и убрала шкатулку в карман.
— Не стоило, — выдавила она перед тем, как отвернуться и подойти к нашему старому фортепиано «Бродвуд», стоявшему у окна.
Она разгладила юбку и села за клавиатуру.
Я узнала мелодию, не успели прозвучать первые три ноты. «К Элизе» Бетховена — Ларри Б., как я любила его называть, просто чтобы рассердить Фели.
Элизой, насколько я знала, зовут мать Дитера, живущую далеко в Берлине. Он иногда говорил о ней особенным голосом, с затаенной радостью, как будто она в соседней комнате, ждет, чтобы выйти и сделать ему сюрприз.
Я сразу же поняла, что эта фортепианная пьеса — личное послание Дитеру, которое не поймут чужие уши, кроме моих и, вероятно, Даффи.
Неподходящее время, чтобы издать боевой клич или пройтись по комнате колесом, так что я удовольствовалась тем, что пожала Дитеру руку.
— С Рождеством, — сказала я.
— С Рождеством, — ответил он с улыбкой шириной с Ла-Манш.
Пока Фели играла, я обратила внимание, что челюсть Карла периодически двигается в такт музыке, а Нед энергично постукивает каблуком по ковру.
Это была одна из редких счастливых домашних сцен в Букшоу, и я жадно упивалась ею глазами, ушами и даже носом.
Дрова потрескивали и дымились в камине, пока «К Элизе» сплетала свои неотразимые чары.
С Рождеством, Флавия, подумала я, запоминая этот момент, чтобы смаковать в будущем. Ты это заслужила.
Даффи сидела в одиночестве в библиотеке, сложившись пополам в кресле.
— Как дела в «Холодном доме»? — поинтересовалась я.
Она подняла глаза от романа с таким видом, будто я неловкий кот-взломщик, только что запрыгнувший в окно.
— Дитер подарил Фели кольцо, — сказала я.
— И что она ответила?
— Перестань, Даффи. Ты знаешь, что я имею в виду. Кольцо, которое носят на пальце.
— Тем больше маринованных свиных ножек для тебя и меня. А теперь, если ты не возражаешь…
— Жалко Филлис Уиверн, да?
— Флавия…
— Я думаю, что со временем могу полюбить Шекспира, — сказала я, насаживая приманку на крючок. — Ты знаешь, какую часть «Ромео и Джульетты» я люблю больше всего? Там, где Ромео говорит о том, что глаза Джульетты поменялись местами с двумя самыми яркими звездами на небе.
— Самыми прекрасными, — поправила Даффи.
— Самыми прекрасными, — согласилась я.